Бэнни обратился к своему отцу со всеми этими тоскливыми вопросами. Что же будут делать рабочие, когда у них больше не будет хлеба для того, чтобы поддерживать свою жизнь? Отец ответил, что они должны будут вернуться на работу.
— И прекратить стачку, отец?
— Да, — сказал отец, — если им не удастся победить, они должны будут прекратить ее; таков закон стачек, как и всего другого. Они должны сдаться и выжидать того времени, когда их союз будет сильнее.
— Но, отец, как они могут сделать его сильнее, если предприниматели бойкотируют рабочих, вступивших в союз? Ведь ты же знаешь, как удаляют из предприятий всех членов союза! Даже теперь, если они сдадутся, большинство компаний не захочет принять обратно деятельных членов союза!
И отец сказал, что он это знает, но что рабочие должны будут постараться перенести последствия поражения; другого способа нет. Конечно, он не может поддерживать стачку, оставляя свои нефтяные участки и дальше без эксплуатации. Рабочие должны понять, что он не сможет вынести конкуренции, и они не вправе ожидать этого от него. Они должны или прекратить работу на других участках, или же увидеть, что нефтяные скважины будут открыты и на участке Россов.
И у Бэнни снова что-то засосало внутри. Неужели и на его участке появятся штрейкбрехеры?
VIII
Действительно, было только одно место, где Бэнни чувствовал себя счастливым, — это бунгало. Он приехал сюда провести свой субботний вечер и помогал Руфи и Мели — единственный род помощи стачке, который ему был доступен. Часть вечера они говорили о страданиях тех, кого он знал, а другую часть веселились и шутили, как и все молодые люди. Но все время они непрерывно работали, как пекари, превращая муку, принадлежавшую союзу, в различного рода съестные вещи. Во время ужина явился Аткинс со своей тележкой. Это был уже второй его рейс. Они нагрузили тележку, и Мели отправилась вместе с ним по главным квартирам стачечников, а Бэнни остался вместе с Руфью и помог ей все вычистить и прибрать. Он старался объяснить ей поведение своего отца и почему он, Бэнни, не мог оказать настоящей помощи стачке.
В воскресенье он отправился на митинг и слышал вторую речь Поля, у которого всегда был хмурый вид; теперь, после нескольких недель плохого питания и плохого сна, он имел вид совсем мрачный и больной. В его голосе звучало страстное негодование. Он рассказывал о своей поездке по другим нефтяным участкам и о том, как везде натыкался на обычную несправедливость: городские власти, как и власти округа и штата, были простыми пешками в руках предпринимателей и делали все, чтобы унизить рабочих и разрушить их организацию. В этом белом пламени страдания дух Поля закалился как сталь, и это передалось толпе рабочих, и они принесли новую клятву солидарности; Бэнни почувствовал, как поднимает дух человека воодушевление толпы, и пожалел, что он отдален от них, и отошел в сторону, подобно тому библейскому юноше, у которого было слишком большое богатство.
Поль увидел его в толпе и после митинга отыскал его.
— Я хочу поговорить с тобой, — сказал он, когда они отошли в сторону. У него не было времени слишком распространяться, и он прямо подошел к делу. — Знаешь, я хотел бы, чтобы ты оставил мою сестру в покое.
— Оставил твою сестру в покое? — воскликнул Бэнни и, остановившись, с изумлением посмотрел на Поля. — Не понимаю, что это значит?
— Мели сказала мне, что ты бываешь там, у них, и что вчера ты провел с Руфью весь вечер.
— Но, Поль… почему же я не могу оставаться с ней?
— Мы должны сами заботиться о себе. Руфь не может ждать защиты от отца, и я хочу, чтобы ты понял меня. Я не потерплю, чтобы богатый молодой человек увивался около моей сестры.
— Но, Поль! — Голос Бэнни был полон страдания. — Поль, ты страшно заблуждаешься!
— Я не хочу, чтобы ты оставался в неведении относительно одной вещи. Если кто-нибудь поступит дурно с моей сестрой, я убью его. Это так же верно, как то, что мы стоим с тобой на земле.
— Но, Поль, я никогда ничего и не думал в таком роде, и, послушай, я должен сказать тебе, я очень влюблен — влюблен в одну девушку в школе. О, Поль, я страшно люблю ее, и я ни о ком не могу думать…
Яркая краска покрыла лицо Бэнни, когда он сделал это признание, и было невозможно не поверить его искренности. Голос Поля сделался добрее.
— Но, послушай, ведь ты теперь не ребенок больше, и Руфь тоже, — сказал Поль. — Я, конечно, верю тебе. Естественно, что ты влюбился в девушку твоего класса, но ведь с Руфью может случиться другое; она может заинтересоваться тобою, и поэтому ты должен держаться в стороне от нее.
Бэнни не знал, что сказать, — все это было для него неожиданно.
— Я хотел знать подробности о стачке, — объяснял он, — а поговорить с тобой мне не удавалось. Ты не можешь вообразить себе, как тяжело мне, но я не знаю, что мне делать. — Он спешил высказать все свои муки в немногих словах. Он разрывался надвое — между преданностью своему отцу и своими симпатиям и к рабочим. Он терзался, но что он мог сделать?
Когда Поль стал отвечать, его голос снова сделался суров.
— Твой отец помогает содержать этих негодяев на участке, я это знаю.
— Он платит свою долю в федерацию, ты, вероятно, об этом говоришь, но ведь это было одним из условий договора, когда он присоединился к федерации.
— Ни один договор не обязателен, если он требует нарушения закона. А разве ты не знаешь, что эти стражники раз сто в день нарушают всякие законы?
— Я знаю, Поль, но отец связан с другими предпринимателями, ты же понимаешь и не веришь этому, но он, действительно, испытывает серьезные финансовые затруднения, потому что его нефтяные скважины стоят закрытыми, а это он делает исключительно для своих рабочих.
— Я знаю это, и мы все это очень ценим. Но теперь он сказал, что он тоже сдается и начинает работать, как и все. Они применяли всякие меры к нам, они вели борьбу нечестными приемами, и твой отец это знает и все же идет вместе с ними.
Наступило молчание. Затем Поль с горечью продолжал:
— Я знаю, конечно, его деньгам грозит опасность, и он не хочет рисковать ими, и ты будешь делать то, что он тебе скажет.
— Но, Поль, я не могу противоречить отцу. Ты же не мог ожидать этого.
— Когда мой отец пытался подчинить меня своей воле и заставить меня думать так, как он хотел, я противился ему, ты знаешь это. И ты сам меня поддерживал и ободрял; тогда ты считал это справедливым!
— Но, Поль, если бы я стал в этом вопросе противоречить отцу, ведь я разбил бы его сердце.
— Но, может быть, и я разбил сердце моего отца, я не знаю, и ты не знаешь этого, и не в этом дело. Дело в том, что твой отец поступает несправедливо, и ты это знаешь. Он помогает этим разбойникам угнетать нас, отнимать у нас наши гражданские права и даже наши человеческие права, ты не можешь отрицать этого, и ты должен исполнить свой долг, который налагает на тебя правда.
