— Д-р Коопер, — отвечал Бэнни, — я многому научился у своего отца и прекрасно знаю, что если вы скажете этим идиотам, что желаете, чтобы они это дело прекратили, они его прекратят. И я хочу еще вам сказать, что хотя я никогда еще не встречался с м-ром Менциесом, но знаю хорошо его дочь, и она часто передавала нам о его взглядах и убеждениях, и все они сводились к одному: к вере в демократию и народное образование. И все советы, которые он нам присылал с дочерью, касались этой именно области. Он принадлежит к правому крылу социалистической партии и не сочувствует большевистскому движению. Я вам все это говорю для того, чтобы вы знали того человека, которого собираются выслать из Америки.
Оказалось, что д-р Коопер действительно знал папу Менциес очень мало и очень был доволен, что Бэнни сообщил ему все эти подробности. Как это ни комично, но дело в том, что помимо того чувства, которое он должен был официально испытывать, старый джентльмен испытывал еще нелегальное любопытство к тем странным новым идеям, которые покорили этого юного миллионера. И Бэнни принялся рассказывать ему о Поле Аткинсе и о Гарри Сигере, о том, что они собой представляют, что видели в Сибири и что думали по этому поводу и они и сам он, Бэнни. Доктор задавал наивные, детские вопросы, усиленно стараясь все понять, и Бэнни прочел ему целую лекцию о большевизме и социализме, продолжавшуюся без малого два часа. В конце концов, молодой миллионер был отпущен домой, причем доктор дружески похлопал его по спине и обещал ему, что до тех пор, пока он, Коопер, будет оставаться во главе университета, папа Менциес может быть совершенно спокойным: его никуда не вышлют. При этом старый джентльмен счел все же нужным предупредить Бэнни, что если такой зрелый ум, как его, мог иметь дело с опасными новыми идеями, будучи достаточно хорошо для этого "вооруженным", то незрелые умы студентов ни в коем случае не должны их касаться.
XI
Свидание и разговор Бэнни с Генриэттой Аслейч оказались в действительности менее болезненными, чем этого ожидал юный Росс. Может быть — потому, что она скрыла свое огорчение под маской достоинства.
— Мне все это грустно, Арнольд, но я начинаю бояться, что в вашей натуре есть нечто, что удовлетворяет такого рода гласность.
Бэнни старался вооружиться смирением и безропотно перенести этот выговор, но не мог этого сделать: что-то было в нем, что протестовало против образа мыслей Генриэтты. А когда у вас является протест против образа мыслей данной молодой особы, то все ваши романтические фантазии, связанные с ее образом, бледнеют.
Дома его ждал ряд новых неприятностей. И прежде всего тетя Эмма. Бедная тетя Эмма! Она была в отчаянии, плакала и чувствовала себя совершенно сбитой с толку: Бэнни не получил награды! Тетя Эмма была почему-то глубоко убеждена, что в университете раздавались награды и что Бэнни обязательно получил бы одну из них, если бы не стоял за "красных". Эта ужасная опасность большевизма! И где же? Не дальше как у них же в доме! Тетя Эмма наслушалась самых страшных историй от тех лекторов, которые читали в женском клубе, и она никогда-никогда не думала, чтоб эти посланники сатаны могли соблазнять ее дорогого, ее ненаглядного племянника…
— Берегись, тетечка! — прервал ее Бэнни со смехом. — Кто знает, может быть, теперь будет твоя очередь.
А потом Берти. О, Берти была в диком неистовстве. Она получила приглашение на вечер к Асертон-Стюартам, с которыми ей так хотелось сойтись. Но разве она теперь поедет? Разве она может показаться в светском обществе? Всякий раз, как ей удавалось достигнуть желаемого успеха в обществе, являлся Бэнни и все портил какой-нибудь выходкой. А теперь произошло нечто совсем уж отвратительное, доказывавшее всю низменность его вкусов.
И наконец сам м-р Росс. Но он был точно каменный, не сказал ни единого слова, не задал ни единого вопроса, и когда Бэнни принялся было ему объяснять, как все произошло, он остановил его со словами: "Ладно, сынок, объяснять нечего. Я знаю, как все это было". И это было совершенной правдой, — он знал Поля и Гарри Сигера, а мысли его сына были ему понятны и близки. Кроме того, он знал трагедию жизни и то, что каждому поколению свойственно делать те или другие ошибки.
В университете шум, произведенный всей этой историей, затих очень быстро. Прошло несколько дней, и товарищи Бэнни уже весело над ним подтрунивали. Все это было не более как шутка. Но вскоре выяснилось, что эта "шутка" имела серьезное последствие: м-р Даниэль Вебстер-Ирвинг получил письмо от председателя Коопера, любезно уведомлявшего его заранее о том, что его контракт с Южным тихоокеанским университетом на следующий год возобновлен не будет. Преподаватель с грустной улыбкой показал это письмо Бэнни. Юный идеалист пришел в страшное негодование и решил немедленно ехать к почетному доктору и вторично постараться подействовать на него угрозой легкого "шантажа". Но м-р Ирвинг не позволил ему этого делать: все равно всегда можно было найти тысячу способов сделать жизнь учителя несчастной. Он возобновит свои связи с агентурами, доставляющими места, напишет целую массу писем и перекочует с этого "пастбища" на какое-нибудь другое.
— Если я предприму все эти меры, то, несомненно, что-нибудь да получу. У них очень хорошо все организовано, и мое исключение отсюда, может быть, еще окажет мне пользу.
— Но каким образом они до вас добрались? Как вы думаете, м-р Ирвинг?
— В конце концов это должно было случиться, — ответил преподаватель, — у них чересчур много шпионов.
— Но мы были ведь так осторожны! Мы ни разу не произнесли вашего имени ни при ком, как только в самом близком своем кружке.
— Очевидно, среди этого вашего "близкого" кружка тоже был шпион.
— Как? Из числа студентов?!
— Разумеется.
Сказав это и прочтя на лице Бэнни выражение полнейшего недоумения, м-р Ирвинг с улыбкой поискал что-то в своем ящике и достал маленькую сложенную бумажку: это была вырезка из газеты.
— Мне ее передал недавно один мой знакомый, — сказал он, протягивая бумажку Бэнни.
Это был недельный бюллетень из газеты "Американская лига", органа пропагандной организации деловых людей Энджел-Сити. В нем говорилось о работе их агентов в разного рода учреждениях, в университете и высших школах, агентов, работавших там в качестве студентов для того, чтобы наблюдать за преподавателями и студентами и доносить о каждом намеке на "красную опасность". Лига хвасталась тем, что у нее был капитал в сто шестьдесят тысяч долларов в год.
Еще новое столкновение с тяжелой действительностью, новый удар, обрушившийся на голову юного идеалиста. Бэнни сидел молча, перебирая в голове членов их маленького студенческого кружка. "Кто мог это сделать? Кто?" — мысленно спрашивал он себя.
— Разумеется, только кто-нибудь из очень "красных", — сказал м-р Ирвинг, угадав его мысли, — Дело обычно происходит так: доверенный агент горит нетерпением что-нибудь выведать и донести, и в тех случаях, когда материал накапливается туго, сам начинает торопить события. Вот почему шпионы почти всегда становятся провокаторами. Отличительная их черта — это то, что они очень много говорят и ничего не делают. Допустить, чтобы на них указывали потом как на лидеров, они, конечно, не могут.
