Однажды вечером Бэнни рано ушел в свою каюту. В этот день с почты привезли журналы, которые очень заинтересовали молодого нефтепромышленника, и он решил уйти от танцев и заняться чтением. Удобно устроившись на своей великолепной золоченой кровати с розовыми шелковыми, украшенными ручными вышивками подушками, он зажег стоявшую на столике у изголовья тяжелую, накладного золота, лампу и углубился в чтение заинтересовавшей его статьи, она не замедлила перенести его далеко за пределы побережья Тихого океана, туда, в холодную Россию, в те голодные места, где по дорогам валялись трупы несчастных, а оттуда — в Венгрию, где низвергали социальную революцию простым путем избиения поголовно всех, кто в нее верил, употребляя для этого снаряды, сделанные в Америке и купленные на деньги, данные Америкой взаймы. Бэнни так углубился в чтение всех этих ужасов, что совершенно не слышал, как его дверь тихонько открылась, как кто-то вошел к нему в каюту и так же неслышно повернул ключ в замке. Прошло несколько мгновений, и до него донесся нежный, сладкий аромат. Он бросил читать и оглянулся. Около его постели стояло видение в пурпурном кимоно, вышитом золотистыми цветами. С робким выражением в лице видение умоляющим жестом сложило руки и прошептало чуть слышным голосом:
— Бэнни, можно мне с вами немножко поболтать?
Разумеется, Бэнни сказал, что можно, и видение опустилось на колени на мягкий ковер около кровати, тихонько коснулось рукой его руки и дрожащим от волнения голосом прошептало:
— Бэнни, я так одинока и так несчастна! Я не знаю, понимаете ли вы, что значит для женщины быть такой одинокой, но вы — первый человек за долгое-долгое время, к которому я чувствую доверие. Я знаю, что я не должна была бы так приходить сюда, но мне так много нужно вам сказать… И почему мужчине и женщине нельзя быть друг с другом вполне откровенными?
Бэнни этого не знал, и она решила быть с ним вполне откровенной. Сущность же этой откровенности заключалась в том, что она сказала ему, что мечта о любви снова закралась в ее душу, — в душу той, которую жизнь совсем сбила с толку. Он не должен думать о ней как о пустой, легкомысленной особе, — она всегда была честной женщиной… Слезы навернулись у нее на глазах, когда она произносила эти слова. Да, он не должен был, он не имел права ее презирать! Но ей так хотелось быть счастливой, и на свете было так мало людей, которых можно было любить…
— Бэнни, — сказала она, — скажите мне, вы сейчас не влюблены ни в какую другую женщину? Нет?
С его стороны было бы, может быть, добрее сказать ей, что он любил, что он не был свободен, но дело в том, что подобного рода случая в его жизни ни разу еще не было, он не был к нему подготовлен и потому сказал то, что было на самом деле, — сказал правду. И все ее лицо осветилось сияющей улыбкой. Она радостно засмеялась сквозь слезы и дрогнувшим от волнения голосом прошептала:
— Я не должна была плакать. Слезы делают женщину такой некрасивой!.. Бэнни, позвольте мне потушить лампу…
С этими словами она потянула за тоненькую золотую цепочку и в ту же минуту перестала быть некрасивой и вся превратилась в одно благоухание.
— Бэнни, — еще тише прошептала она, — скажите, полюбите ли вы меня хоть немножко?
В конце концов ему все-таки пришлось сказать то, что он должен был сказать.
— М-с Норман… — начал было он.
Но она прервала его:
— Не м-с Норман — Тельма!
— Тельма… — пробормотал он и запнулся. — Я… я совсем не думал…
— Знаю, Бэнни, знаю… Я старше вас… Но взгляните на всех этих людей, которые меня окружают: до чего все они пусты! Я так, так искренно полюбила вас и сделаю для вас все-все на свете!
Бэнни знал, что ему нужно было только протянуть объятия, — что она этого ждала. Эвника Хойт научила его, как надо любить женщин. От него зависело довести ее сейчас до экстаза, и с этой минуты она навсегда была бы его рабой. Она отдала бы ему все, что имела. Все свои богатства. Он мог бы обращаться с ней потом как ему вздумается, мог бы содержать на ее деньги любовниц, — она все равно продолжала бы оставаться его рабой. Он был уже достаточно опытен для того, чтобы разбираться в том, что происходило у него сейчас перед глазами. Нашлось бы немало людей, которые, не разделяя точку зрения Бэнни на роскошь и власть, не задумываясь постарались бы воспользоваться таким случаем и обратили бы свою "неотразимость" в орудие своих хищнических инстинктов. Сколько лет употребил старый Август Норман на то, чтобы создать сначала свой сталелитейный завод, а затем этот плавающий дворец и другой, еще более великолепный и в десять раз более колоссальный — на океанском побережье! И вот теперь все эти сокровища оказывались, как по волшебству, воплощенными в одном женском образе, одетом… Нет! это выражение не совсем точно: красного кимоно давно уже не было. Оно, соскользнув, упало на ковер, и ничего не оставалось, кроме тонкой, как паутина, сорочки, нежного запаха духов, страстных объятий и жадных губ, осыпающих Бэнни горячими, влажными поцелуями.
— Бэнни, — прошептал замирающий голос, — мы поженимся, если ты этого захочешь… Я все, все отдам тебе.
Но если от Эвники Хойт Бэнни узнал, что когда вы в настроении любить, то такие поцелуи могут вас соблазнить, то теперь от м-с… нет, от Тельмы он узнал, что когда вы не в таком настроении — они могут вас только оттолкнуть.
— Вы знаете, Тельма, — проговорил он, — что мне ничего не нужно…
— Знаю, знаю! И знаю тоже, что я самое отвратительное, вульгарное существо в мире. Но я веду себя так только для того, чтобы ты понял, что я тебя люблю и что ты не должен думать обо мне дурно…
Ее последние слова помогли ему выйти из затруднительного положения. Он сказал ей, что никогда, никогда не будет думать о ней дурно, но что он не любил ее и смотрел на нее только как на друга. И по мере того как он ей это говорил, ее объятия разжимались, и, опустившись на ковер у кровати, она принялась горько всхлипывать, говоря, что уверена, что он теперь всегда будет ее презирать, что никогда не захочет ее больше видеть. И она казалась в этот момент такой слабой, такой приниженной, что ему стало ее жалко, и он ласково положил ей на плечо свою руку. Но тотчас же понял, что не надо было этого делать, так как она порывисто схватила его руку и стала покрывать ее поцелуями… Чувство жалости в его груди все росло, и это испугало его. Он вспомнил, что много лет тому назад, в восемнадцатом столетии, один из английских поэтов заявил, что он сделал великое открытие, убедился в том, что чувство жалости может вызвать в человеческом сердце чувство любви.
Но Бэнни давно уже решил, что он поцелует теперь только ту женщину, которую будет искренно любить, и его рассудок определенно говорил ему, что он не любил и не мог полюбить настоящей любовью мать Чарли Нормана. Это была бы только простая интрига, которая ни одному из них не дала бы мало-мальски продолжительного счастья. Поэтому он снова повторил ей, что ей лучше уйти, и на этот раз она покорно и медленно подняла с полу свое красное кимоно и поднялась сама.
— Бэнни, — сказала она, — у людей такое грязное воображение. Если они об этом узнают, они сочинят такие ужасы…
