— Я очень одинока, — проронила она.
Это прозвучало так неожиданно и так искренне, будто в ней что-то сломалось, прорвалось и хлынуло наружу вместе с этими словами. Мне стало стыдно за свою грубость.
— Ну ладно, — сказал я, — давайте просто посидим и поговорим немного.
Я взял стул, повернул спинкой вперед и оседлал. Я сидел, прислонившись подбородком к спинке стула, и смотрел на странную женщину, что расположилась на моей кровати.
Она была не настолько пьяна, как я думал.
С ней действительно что-то происходило, и виной тому был не алкоголь. Мне захотелось узнать, в чем истинная причина.
Ее рассказ отдавал безумием. Она назвала свое имя — Вера. Работала Вера экономкой у богатой еврейской семьи в Лонг-Бич. Но служба утомила ее. В Калифорнию она приехала из Пенсильвании, скрывшись на другом конце страны от своего мужа, который изменял ей. В этот злополучный день она приехала в Лос-Анджелес и увидела меня в ресторане на углу Оливковой и Второй. Она пошла за мной, потому что мои глаза «пронзили ее душу». Кстати, я не видел ее в ресторане. Я был уверен, что никогда не встречал эту женщину раньше. Проследив, где я живу, она отправилась в бар Соломона и стала пить. До вечера она пила, но это привело лишь к тому, что она совсем потеряла голову и ворвалась ко мне в комнату.
— Я знаю, что противна тебе, но ты должен попытаться забыть мое уродливое тело, потому что у меня доброе сердце. Знаешь, какая я хорошая. Я достойна большего, чем твое презрение.
Я лишился дара речи.
— Забудь о моем теле! — воскликнула она, простирая ко мне руки, и слезы хлынули по ее щекам. — Думай о моей душе! Она так прекрасна! И все, что есть в ней, будет твоим!
Вера закатилась в истерике, уткнувшись лицом в подушку, она ворошила свои темные волосы. Я был в растерянности, я никак не мог сообразить, о чем она толкует; ах, уважаемая леди, не надо так плакать, вы не должны плакать, я взял ее горячую руку и попытался объяснить ей, что все эти разговоры — пустая трата времени; весь ее разговор — жалкая глупость, это просто самоистязание какое-то, все ее слова — ворох бессмыслицы, и я силился донести до нее все это, размашисто жестикулируя и срываясь на умоляющий тон.
— Потому что вы очаровательная женщина! — горячился я. — И тело ваше прекрасно, а все эти разговоры есть не что иное, как навязчивая идея, детская фобия, похмельная хандра. И вам нечего терзаться и плакать, потому что все это пройдет. Я уверен, что вы справитесь с этим.
Но, похоже, я был слишком напорист и лишь усугубил ее страдания. Видать, она настолько глубоко погрузилась в сотворенный собственным сознанием ад, что один лишь звук моего голоса ввел ее в еще больший ужас перед зияющей бездной. Тогда, чтобы отвлечь ее от самой себя, я попробовал рассмешить ее рассказом о своем собственном помешательстве.
— Смотрите, леди, вот — Артуро Бандини, и он тоже многолик!
Я вытянул из-под подушки берет Камиллы с маленьким помпоном на макушке.
— Посмотрите на это, леди! Я тоже одержим. Знаете, что я делаю с этим? Я беру этот черный берет с собой в постель, я прижимаю его к себе и говорю: «О, как я люблю тебя! Люблю, моя прекрасная принцесса!»
Затем я выложил все начистоту; ох, леди, я далеко не ангел, и моя душа имеет темные закоулки и крутые перегибы, так что не считайте себя одинокой, потому что у вас приличная компания; с вами Артуро Бандини, у него есть что рассказать вам. Послушайте-ка вот это… Знаете, что произошло со мной однажды вечером? Артуро готов признаться во всем. Знаете, какие ужасные вещи я творил? Однажды вечером мимо меня прошла женщина, нет, она проплыла на волнах божественного аромата, потому что она была неземной красоты. И я был не в силах сдержать себя… я не знал и никогда не узнаю, кто была эта женщина в лисьем манто и в элегантной шляпке… я просто повлекся за ней, ведь она была прекрасней любой мечты, я проследил, как она вошла в ресторан «Дары моря от Бернштейна», приник к окну и сквозь огромные аквариумы с плавающими в них лягушками и форелью наблюдал, как она ест в одиночестве; а когда она закончила и ушла, знаете, что я сделал, леди? Прекратите плакать, ведь вы еще пока, считай, ничего не слышали, потому что на самом деле я ужасен и омерзителен, мое сердце переполнено черными чернилами; я — Артуро Бандини — вошел прямо в ресторан Бернштейна и сел за тот столик и на тот же самый стул, на котором только что сидела она, и, содрогаясь от радости, стал ощупывать салфетки, которыми она пользовалась, в пепельнице я обнаружил окурок с ободком губной помады, и знаете, что было дальше, леди? Вы, со своими мелкими, смехотворными проблемами, знаете, что я съел этот окурок? Да, я положил его в рот и стал жевать табак, бумагу, пепел — все! И проглотил, и вкус его показался мне восхитительным, потому что его курила такая восхитительная женщина. Возле тарелки лежала ложка, и я украл ее, я положил в карман и унес, а потом доставал и облизывал, потому что ею ела богиня. Так что не плачьте, леди. Поберегите ваши слезы для Артуро Бандини, потому что, если у кого и есть настоящие проблемы, так это у него. Я не хочу даже и начинать, но я мог бы рассказать вам о другой ночи, которую я провел на пляже с краснокожей обнаженной принцессой, ее поцелуи, как цветы смерти, распускающиеся в саду моей страсти.
Но Вера не слушала меня, скатившись с кровати, она рухнула предо мной на колени и стала умолять меня, чтобы я сказал ей, что она мне не противна.
— Скажи мне! — рыдала она. — Скажи, что я красива, как и другие женщины.
— Конечно, вы красивы! Вы действительно прекрасная женщина!
Я хотел поднять ее, но она прилипла к моим ногам насмерть, и мне не оставалось ничего, кроме как просто утешать ее. Правда, она была так глубоко погружена в свою бездну, а я так неуклюж и некомпетентен, что ничего у меня не получалось, но я не оставлял надежды.
А Вера снова заговорила о своих ранах, страшных муках, они разрушили ее жизнь, они убивали любовь еще в зачатке, они толкнули ее мужа в объятия другой женщины, но для меня все ее признания оставались надуманными и невразумительными, потому что Вера была довольно симпатичная женщина, своеобразная, конечно, но не уродливая и не безобразная. И, на мой взгляд, многие мужчины обращали на нее внимание и могли полюбить ее.
Пошатываясь, Вера поднялась на ноги, растрепанные волосы закрывали лицо, локоны липли к мокрым от слез щекам, глаза покраснели и опухли, в общем, выглядела она как пропитанный горечью маньяк.
— Я докажу тебе! — выкрикнула она. — Я докажу, что ты лжешь! Лжец!
Вера рванула застежки на юбке, и она скользнула вниз, сложившись аккуратным гнездышком у самых щиколоток. Перешагнув через юбку, Вера вышла на середину комнаты. Она была очень соблазнительна в белой комбинации, я так и сказал ей:
— Но вы и вправду красивы! Я готов повторить это!
Продолжая рыдать, она старалась расстегнуть блузку. Я сказал ей, что нет необходимости больше ничего снимать, что она развеяла все мои сомнения, и не следует ей терзать себя дальше.
