– Все равно вам не избежать столкновения, – сказал Ральф несколько секунд спустя, и поскольку она молчала с таким видом, будто не понимает, о чем идет речь, он продолжал: – Увидите, вы разойдетесь с ним во мнении.
– Это часто бывает даже у самых дружных супругов! – Она взяла в руки зонтик; он видел, как она взволнована, как боится того, что он может сказать еще. – Не думаю, что мы станем с ним по этому поводу ссориться, – добавила она. – Здесь ведь главным образом затронуты его интересы. Это вполне естественно. В конце концов Пэнси его дочь, не моя.
Она протянула Ральфу руку, собираясь уйти.
Ральф твердо решил, что не отпустит ее, пока не доведет до сведения, что все знает. Непростительно было бы упустить столь благоприятный случай.
– А знаете, что он скажет вам, исходя из этих своих интересов? – спросил он, беря ее протянутую руку. Изабелла покачала головой, не столько протестующе, сколько холодно, и Ральф продолжал: – Он скажет: ваше малое усердие объясняется ревностью. – Ральф на мгновение запнулся, потрясенный выражением ее лица.
– Ревностью?
– Ревностью к его дочери.
Густо покраснев, она вскинула голову.
– Как же вы недобры, – сказала она; такого тона он никогда у нее не слышал.
– Будьте откровенны со мной и вы увидите, – сказал он.
Но она ничего на это не ответила, она только высвободила руку из его руки, все еще пытавшейся ее удержать, и поспешно ушла. Изабелла решила поговорить с Пэнси и в тот же день, улучив незадолго до обеда удобную минуту, вошла в комнату к падчерице. Пэнси успела уже переодеться; эта способность все делать заблаговременно являлась как бы еще одним свидетельством того милого терпения, того изящного спокойствия, с каким она умела сидеть и ждать. Сейчас она в наисвежайшем наряде сидела перед камином; завершив туалет, она задула свечи, следуя привычке к бережливости, привитой с детства и соблюдавшейся теперь с особенной неуклонностью, поэтому в комнате всего и было света, что от двух поленьев. Покои в палаццо Рокканера были столь же просторны, сколь и многочисленны, и девическая спальня Пэнси представляла собой огромную комнату с тяжелым, обшитым темным деревом потолком. Миниатюрная хозяйка этой спальни казалась там не более чем затерявшейся одушевленной пылинкой, и когда она с живейшей почтительностью поднялась, приветствуя Изабеллу, та была как никогда потрясена ее застенчивой искренностью. Перед Изабеллой стояла трудная задача, и единственное, что ей оставалось, – выполнить ее с наибольшей простотой. Она полна была раздражения, полна горечи, но заранее внушала себе – главное, это сохранить хладнокровие. Она боялась даже, как бы выражение ее лица не показалось слишком серьезным или, во всяком случае, слишком строгим, боялась вселить тревогу. Но Пэнси, как видно, сразу догадалась, что Изабелла пришла к ней словно бы с намерением ее исповедать, ибо, как только, пододвинув свое кресло поближе к огню, усадила в него Изабеллу, она тут же оперлась коленями на маленькую подушечку и замерла перед мачехой, подняв глаза, уронив сжатые руки ей на колени. Изабелла хотела одного – услышать из уст самой Пэнси, что лорд Уорбертон не занимает ее мыслей, но, как ни хотелось ей в этом увериться, она ни в коей мере не считала себя вправе вынуждать у Пэнси признание; отец девочки счел бы это гнусным предательством. В общем Изабелла знала твердо, что, если Пэнси обнаружит хотя бы в зачатке подобие желания поощрить лорда Уорбертона, ее долг – помалкивать. Трудно, задавая вопросы, невольно не подсказывать ответы; величайшее простодушие Пэнси, ее наивность, даже большая, чем до сих пор думала Изабелла, придавали самому беглому опросу характер некоего внушения. При слабом свете камина стоящая на коленях девочка в смутно поблескивающем очаровательном платье, то ли умоляюще, то ли смиренно сложившая маленькие руки и неподвижно устремившая вверх кроткий взгляд, исполненный понимания всей серьезности положения, казалась Изабелле убранной для предстоящего жертвоприношения юной мученицей, которая не смеет надеяться, что эта чаша ее минует. Когда Изабелла сказала, что ни разу не говорила с ней по поводу замужества, но что молчание ее объясняется не безразличием или неведением, а стремлением не стеснять ничем ее свободы, Пэнси, все больше наклоняясь и приближая лицо к Изабелле, с тихим возгласом, показывающим, несомненно, как давно она об этом мечтает, ответила, что очень хочет, чтобы Изабелла поговорила с ней, и просит помочь ей советом.
– Мне трудно вам советовать, – сказала Изабелла. – Я не уверена, что могу себе это позволить. Это дело вашего отца, спросите у него и, разумеется, поступайте, как советует он.
Опустив глаза, Пэнси несколько секунд молчала.
– Думаю, ваш совет подойдет мне больше, чем папин.
– Вы не должны так думать, – сказала Изабелла сухо. – Я очень вас люблю, но отец любит еще больше.
– Это не потому, что вы меня любите, а потому, что вы дама, – ответила Пэнси, всем видом выражая уверенность в разумности своего довода. – Дама всегда может лучше посоветовать девушке, чем мужчина.
– В таком случае я советую вам во всем считаться с волей вашего отца.
– Да, конечно, – сказала Пэнси с готовностью. – Это я знаю.
– Если я говорю с вами сейчас о замужестве, то делаю это скорее для себя, чем для вас, – продолжала Изабелла. – И спрашиваю о ваших надеждах, ваших желаниях только для того, чтобы вести себя согласно с ними.
Широко открыв глаза, Пэнси быстро спросила:
– Вы сделаете все, о чем я вас попрошу?
– Прежде чем ответить «да», я должна знать, о чем вы меня попросите.
Тогда Пэнси сказала, что у нее только одно желание – выйти замуж за мистера Розьера. Он просил ее об этом, и она ему ответила, что согласна, если папа ей разрешит. Но папа не разрешает.
– Что ж, значит, это невозможно, – объявила Изабелла.
– Значит, невозможно, – даже не вздохнув, подтвердила Пэнси с тем же выражением глубокого внимания на ясном личике.
– В таком случае надо подумать о чем-нибудь другом, – продолжала Изабелла, и Пэнси, вздохнув на сей раз, призналась, что, как она ни старалась, у нее все равно ничего не получается.
– Мы думаем о тех, кто думает о нас, – добавила она с робкой улыбкой. – А я знаю, что мистер Розьер обо мне думает.
– Ему не следует о вас думать, – заявила высокомерным тоном Изабелла. – Ваш отец сказал ему вполне недвусмысленно, что он должен вас забыть.
– Он не может меня забыть, он знает, что я гоже о нем думаю.
– Вы не должны о нем думать. Ему еще можно найти оправдание, а вот вам – оправдания нет.
– Не могли бы вы подыскать и мне хоть какое-нибудь! – взмолилась девочка так, словно обращалась к мадонне.
– Это было бы с моей стороны очень дурно, – ответила мадонна с несвойственной ей суровостью. – Ну а если бы вы знали, что кто-то другой о вас думает, стали бы вы о нем думать?
