– Затем, что мне тошно было оттого, что вы не знаете. Мне, ей-богу, тошно было, дорогая, оттого, что я вам этого не рассказала давно; будто я по глупости все никак не могла улучить минуту! Не сердитесь, моя дорогая, но ça me dépasse,
[172]
как вы, судя по всему, умудряетесь не видеть того, что творится прямо у вас под носом. Так вот, это ведь тоже своего рода услуга – оберегать простодушное неведение, хотя я всю жизнь не очень-то была способна на такие услуги; кстати, раз уже зашла об этом речь, о помалкивании ради интересов брата, мой запас добропорядочности на сей счет тоже, как видно, иссяк. Тем более что это ведь не какая-нибудь черная клевета, – добавила неподражаемая графиня. – Все обстоит именно так, как я говорю.
– У меня никогда и мысли не было, – сказала через несколько секунд Изабелла, и при всей очевидной неразумности этого признания взгляд, который она, подняв голову, устремила на графиню, полностью подтвердил его искренность.
– Верю, хотя верилось с трудом. Неужели вам никогда не приходило в голову, что шесть-семь лет он был ее любовником?
– Не знаю. Кое-что приходило, и, вероятно, как раз к этому все и сводилось.
– А в отношении Пэнси до чего же умно она вела себя, она вела себя просто непревзойденно! – воскликнула графиня, пораженная картиной, представшей ее глазам.
– Нет, нет – такой мысли у меня, безусловно, никогда не было, – продолжала Изабелла, точно пытаясь восстановить в памяти что было, чего не было. – И все равно… я не понимаю.
Вид у нее был встревоженный, озадаченный; бедная графиня убедилась, по-видимому, что разоблачения ее не возымели ожидаемого действия. Она рассчитывала, что разожжет пламя, а ей едва удалось высечь искру. Изабелла казалась не более потрясенной, чем благонравная девица с умеренным воображением каким-нибудь зловещим эпизодом из всемирной истории.
– Разве вам не ясно, что девочку невозможно было выдать за дочь. ее мужа? То есть выдать самому мистеру Мерлю, – продолжала графиня. – Они расстались задолго до этого, и он уехал на другой конец света, как будто бы в Южную Америку. Если у нее и были когда-нибудь дети, в чем я очень сомневаюсь, она их потеряла. В минуту крайности (я имею в виду – крайне щекотливое положение) Озмонд согласился признать девочку. Жена его умерла, спору нет, но не так уж давно она умерла, чтобы совсем нельзя было подтасовать сроки – при условии, конечно, что подозрение не будет возбуждено, о чем они, разумеется, позаботились. Ну могло ли что быть естественнее в глазах равнодушного, не снисходящего до мелочей общества, чем то, что бедная миссис Озмонд где-то там вдалеке оставила после себя, poverina,
[173]
плод стоившего ей жизни недолгого счастья? Озмонд поменял местожительство: перед тем как уехать в Альпы, они жили в Неаполе, спустя некоторое время он перебрался оттуда в Рим, и легенда эта была успешно пущена в ход. Бедная моя невестка не могла, лежа в гробу, оградить себя, настоящая же мать отказалась от всех явных прав на собственную дочь, чтобы спасти свою шкуру.
– Бедная, бедная женщина! – вскричала, заливаясь слезами, Изабелла. Ей давно уже не случалось проливать их, слишком дорого обходилось это потом. Но сейчас они просто хлынули у нее из глаз, чем она снова привела в замешательство графиню.
– Очень мило с вашей стороны жалеть ее! – И она невпопад рассмеялась. – Право же, не знаешь, чего и ждать от вас!..
– Значит, он изменил своей жене… и так скоро… – начала Изабелла и вдруг замялась.
– Только этого еще недоставало… чтобы вы сейчас болели душой за нее! Тем не менее я вполне с вами согласна, это произошло, мягко говоря, слишком скоро.
– А мне… мне?… – И Изабелла помедлила, точно не расслышав своего вопроса, точно вопрос, который ничего не стоило прочитать в ее глазах, обращен был к ней самой.
– Вам? Был ли он верен вам? Как сказать, моя дорогая; все зависит от того, что вы называете верностью. Когда он женился на вас, он не был уже любовником другой женщины – таким, как прежде, сага mia,
[174]
в те годы, когда урывками, с вечным риском и предосторожностями, у них это длилось. Подобному положению вещей был положен конец; вышеупомянутая дама раскаялась или, во всяком случае, по каким-то своим соображениям решила поставить точку; она тоже всегда благоговейно относилась к соблюдению приличий – настолько, что даже Озмонду это в конце концов приелось. Можете себе представить, что бывало, когда они расходились во мнении и речь шла не о тех приличиях, к которым питает пристрастие он! Но их связывало все их прошлое.
– Да, – повторила машинально Изабелла, – их связывает все их прошлое.
– Разумеется, все их недавнее прошлое – пустяки. Но, должна сказать, лет шесть-семь у них все было по-настоящему.
Изабелла несколько секунд молчала.
– Зачем тогда ей понадобилось женить его на мне?
– Ах, моя дорогая, в этом-то и сказалось ее превосходство! Затем, что у вас были деньги, и затем, что она не сомневалась в вашем добром отношении к Пэнси.
– Бедная женщина! Пэнси же ее не любит! – воскликнула Изабелла.
– Вот почему ей нужен был кто-то, кого Пэнси полюбит. Она это понимала. Она все понимает.
– Поймет она, что вы мне рассказали?
– Будет зависеть от того, скажете ли вы ей. Она к этому готова? а знаете, как она думает защищаться, на что рассчитывает? На то, что вы сочтете, будто я лгу. Возможно, вы так и считаете; тогда не стесняйтесь, скажите прямо. Но дело в том, что на сей раз я не лгу. Мне случалось привирать, плести всякий вздор, но этим я никому не вредила, кроме себя самой.
Изабелла сидела и с изумлением, точно на ворох причудливых товаров, выложенных из тюка на ковер бродячим цыганом, взирала на то, о чем поведала ее золовка.
– Почему же Озмонд так и не женился на ней?
– Потому что у нее не было денег. – У графини на все был готов ответ, и если она лгала, то лгала очень умело. – Никто не знает, никто не знал никогда, на что она живет, откуда у нее все ее прекрасные вещи. Думаю, даже Озмонд этого не знает. Кроме того, она и не вышла бы за него замуж.
– Вы же утверждаете, что она его любит?
– Любит, но иначе. Сначала она любила его так, и тогда она, наверное, вышла бы за него замуж; но в то время жив был еще ее муж. А к тому времени, когда мосье Мерль, не смею сказать, отправился к праотцам, поскольку таковых у него никогда не имелось… ее отношения с Озмондом были уже не те и она стала намного честолюбивее. Тем более что она никогда, – продолжала графиня, предоставляя Изабелле возможность потом, при воспоминании об этом, трагически морщиться, – никогда не обольщалась насчет его так называемой незаурядности. Она надеялась выйти замуж за кого-нибудь из великих мира сего, это всегда было ее заветной мечтой. Она выжидала, выслеживала, расставляла сети и молила судьбу, и все попусту. В общем, я ведь не назвала бы мадам Мерль удачливой. Не знаю, чего еще она в жизни добьется, но пока ей особо похвастаться нечем. Единственная ее удача – не считая, конечно, того, что она знает всех на свете и может месяцами гостить то тут, то там и не тратиться, – это ваш брак с Озмондом. Да, это дело ее рук, моя дорогая, и напрасно у вас такой вид, будто вы в этом сомневаетесь. Я не спускала с них глаз годы и годы, я знаю все… решительно все. Говорят, у меня в голове ветер, но там вполне хватило ума, чтобы уследить за этой парочкой. Она меня ненавидит и выражает это тем, что всегда якобы защищает мою репутацию. Когда при ней говорят, будто у меня было пятнадцать любовников, она ужасается и заявляет, что даже и о семерых этого с уверенностью не скажешь. Уж столько лет как она меня боится, потому и радуется гнусным, лживым слухам, которые обо мне распускают. Она боится, что я выдам ее тайну, даже пригрозила мне однажды, когда Озмонд только начал за вами ухаживать. Это было у него в доме, во Флоренции; помните тот вечер, когда она впервые привезла вас туда и мы пили чай в саду? Так вот, она дала мне понять, что, если мне вздумается сплетничать, она не останется в долгу. Она делает вид, будто про меня можно рассказать больше, чем про нее. Занятное вышло бы сравнение! Может говорить все, что ей хочется, меня это ни капли не трогает хотя бы потому, что я знаю, – вас это ни капли не трогает. Вряд ли я еще больше проиграю в вашем мнении. Так что пусть себе мстит, сколько ее душе угодно, – не думаю, что она очень вас напугает. Сама она жаждала всегда быть сверхнепогрешимой – этакой лилией в полном цвету, воплощением благопристойности. Она всегда поклонялась этому идолу. Жена Цезаря, видите ли, должна быть вне подозрений, а я уже сказала, она всегда надеялась выйти замуж за Цезаря. Вот одна из причин, по которой она не пожелала выйти замуж за Озмонда: боялась, как бы, увидев ее рядом с Пэнси, люди что-нибудь не унюхали, чего доброго, не уловили сходства. Для нее вечным кошмаром было, как бы мать не выдала себя; она была безумно осторожна, и мать ни разу себя не выдала.
