– Вы окажете мне большую услугу.
– А каково будет вознаграждение?
– Вы ждете вознаграждение за великодушный поступок?
– Конечно – коль скоро я иду на большую жертву.
– Великодушие всегда требует жертвы. Вы, мужчины, этого не понимаете. Принесите мне эту жертву, и вы заслужите мое восхищение.
– Что мне в вашем восхищении! Грош ему цена, ломаный грош, если вы ничем его не подтверждаете. Когда вы станете моей женой – вот единственный мой вопрос?
– Никогда! – если вы и впредь будете возбуждать во мне только такие чувства, как сегодня.
– А что я выиграю, если не буду пытаться пробудить в вас иные чувства?
– Ровно столько же, сколько надоедая мне до смерти!
Каспар Гудвуд снова опустил глаза – казалось, он весь ушел в созерцание подкладки собственной шляпы. Густая краска залила ему лицо; Изабелла видела – наконец-то его проняло. И в тот же миг он приобрел для нее интерес – классический? романтический? искупительный? – трудно сказать. Во всяком случае, «сильный человек, терзаемый болью», – категория, которая всегда взывает к участию, невзирая на всю неприглядность данного ее представителя.
Зачем вы заставляете меня говорить резкости? – сказала она прерывающимся голосом. – Я хочу быть с вами мягкой, быть доброй. Разве мне приятно убеждать человека, которому я нравлюсь, что он должен ко мне перемениться. Но, по-моему, другим тоже следует щадить мои чувства: будем же всех мерить одинаковой мерой. Я знаю, вы щадите меня, насколько можете, и у вас достаточно оснований поступать так, как вы поступаете. Но, поверьте, я на самом деле не хочу сейчас выходить замуж, даже слышать об этом не хочу. Может быть, вообще не выйду – никогда. Это мое право, и невеликодушно так донимать женщину, так приступать к ней, не считаясь с ее волей. Если я причиняю вам страдания, – могу только сказать, что мне очень жаль, но это не моя вина. Я не могу выйти замуж ради вашего удовольствия. Не скажу, что всегда буду вам другом – когда женщины в подобных обстоятельствах говорят о дружбе, это звучит как насмешка. Но испытайте меня когда-нибудь.
На протяжении этой речи Каспар Гудвуд не отрывал глаз от этикетки с именем шляпника и, после того как она кончила говорить, поднял их не сразу. Но, когда он взглянул на ее прелестное, раскрасневшееся лицо, от его намерения опровергнуть ее доводы почти ничего не осталось.
– Хорошо, я уеду, завтра же уеду. Не стану больше докучать вам, – сказал он наконец. – Только, – добавил он с болью, – страшно мне терять вас из виду.
– Не бойтесь: ничего со мною не произойдет.
– Вы выйдете замуж, непременно выйдете! – заявил Каспар Гудвуд.
– Вы считаете, вы этим мне льстите?
– А что тут такого? У вас отбоя не будет от женихов.
– Я же сказала вам – я не собираюсь замуж и почти наверное никогда не выйду.
– Сказали. Меня особенно трогает это ваше «почти наверное». Только не могу я положиться на ваши слова.
– Весьма вам признательна. Вы обвиняете меня в том, что я лгу, что просто хочу отделаться от вас? Любезные слова вы говорите.
– А как же их не говорить? Вы не даете мне никаких гарантий.
– Этого еще недоставало! Гарантии здесь вовсе не нужны.
– Сами вы, конечно, считаете, что вполне можете на себя положиться – поскольку вам этого очень хочется. Только это не так, – упорствовал молодой человек, настраиваясь, видимо, на самое худшее.
– Ну и прекрасно. Будем считать, что на меня нельзя положиться. Считайте, как вам угодно.
– Я даже не уверен, – сказал Каспар Гудвуд, – что мое присутствие сможет чему-нибудь помешать.
– Вот как? Конечно, я же вас очень боюсь! Вы полагаете, меня так легко завоевать? – вдруг спросила она, меняя тон.
– Отнюдь. И постараюсь утешиться хотя бы этим. Но в мире немало блестящих мужчин, а в данном случае достаточно одного. Они-то вас сразу и заприметят. Человеку не очень блестящему вы, разумеется, не поддадитесь.
– Ну, если под блестящим мужчиной вы изволите подразумевать того, кто блистает умом – впрочем, кого еще? – могу вас успокоить: я не нуждаюсь в умнике, который станет учить меня жить. Я сумею во всем разобраться сама.
– Разобраться, как жить одной? Что ж, когда вам это удастся, научите и меня.
Изабелла взглянула на него, и на губах ее мелькнула улыбка:
– Вот вам как раз непременно нужно жениться, – сказала она.
Можно простить Каспару Гудвуду, что в такое мгновенье совет этот показался ему чудовищным; к тому же нигде не засвидетельствовано, какие чувства побудили нашу героиню пустить такого рода стрелу. Впрочем, одно из них, несомненно, ею владело – желание, чтобы он не ходил неприкаянным.
– Да простит вам бог! – пробормотал сквозь зубы Каспар Гудвуд, отворачиваясь.
Она поняла, что неудачно выбрала тон, и, подумав немного, сочла нужным исправить ошибку. Это легче всего было сделать, поменявшись с ним ролями.
– Как вы несправедливы ко мне! – воскликнула она. – Вы судите о том, чего не знаете! Меня вовсе не так легко прельстить – я доказала это на деле.
– Мне – несомненно.
– И другим тоже. – Она помолчала. – На прошлой неделе мне сделали предложение и я отказала. Я отказалась от того, что называют блестящей партией.
– Весьма рад это слышать, – угрюмо сказал молодой человек.
– Я отказалась от предложения, которое очень многие девушки приняли бы, – оно заманчиво во всех отношениях. – Изабелла не предполагала посвящать Гудвуда в это событие, но, начав говорить, уже не могла остановиться – так приятно ей было отвести душу и оправдаться в собственных глазах. – У этого человека высокое положение, огромное состояние, и сам он очень мне нравится.
Каспар слушал с глубочайшим вниманием.
– Он – англичанин?
– Да. Английский аристократ.
Каспар встретил это известие молчанием. Потом сказал:
– Очень рад, что он получил отказ.
– Видите, у вас есть собрат по несчастью, так что вам должно быть не так обидно.
– Какой он мне собрат, – сказал Каспар мрачно.
– Почему же? Ему я отказала наотрез.
– От этого он не стал мне собратом. К тому же он – англичанин.
– Помилуйте, разве англичане не такие же люди, как мы с вами?
– Эти? Здесь? Во всяком случае, мне он чужой и до его судьбы мне дела нет.
– Вы очень ожесточены, – сказала Изабелла. – Не будем больше говорить об этом.
– Да, ожесточен. Каюсь. Виноват.
Она отвернулась от него, подошла к открытому окну, и взгляд ее погрузился в пустынный сумрак улицы, где только бледный газовый свет напоминал о городской суете. Некоторое время оба молчали; Каспар застыл у каминной полки, вперив в нее сумрачный взгляд. В сущности, она предложила ему уйти – он понимал это, но, даже рискуя стать ей ненавистным, не мог заставить себя сдвинуться с места. Она была самым заветным его желанием, он не мог отказаться от нее, он пересек океан в надежде вырвать у нее хотя бы намек на обещание. Внезапно она оторвалась от окна и вновь оказалась перед ним.
