– Что представляет собой этот господин? – спросил Озмонд у Изабеллы, когда тот откланялся.
– Безупречный джентльмен. Разве вы не видите?
– Он владеет чуть ли не половиной Англии – вот что он собой представляет, – вмешалась Генриетта. – И эти англичане еще толкуют о свободе!
– Так он помещик? Вот счастливец! – воскликнул Гилберт Озмонд.
– Счастливец? Потому что владеет несчастными бедняками? – возмутилась мисс Стэкпол. – Да, он владеет своими арендаторами, а у него их тысячи. Владеть чем-нибудь, конечно, приятно, но с меня достаточно неодушевленных предметов. Я не жажду распоряжаться живыми людьми из плоти и крови, их умами и душами.
– Одной душой, по крайней мере, вы, по-моему, владеете, – шутливо заявил мистер Бентлинг. – Вряд ли Уорбертон так распоряжается своими арендаторами, как вы мной.
– Лорд Уорбертон придерживается очень передовых взглядов, – сказала Изабелла. – Он радикал, и притом твердокаменный.
– Ну, что у него твердокаменное, так это стены вокруг замка. А парк обнесен железной решеткой, миль тридцать в окружности, – пояснила Генриетта специально для сведения Озмонда. – Хотела бы я свести его с нашими бостонскими радикалами.
[116]
Они бы ему показали!
– А что, они не одобряют железных решеток? – осведомился мистер Бентлинг.
– Только когда за ними сидят закоснелые ретрограды, – отрезала мисс Стэкпол. – Признаться, разговаривая с вами, я всегда чувствую, будто между нами глухая стена с битым стеклом по верху.
– И вы близко знакомы с этим неисправимым исправителем социальных нравов? – спросил Озмонд у Изабеллы.
– Достаточно близко, чтобы ценить его общество.
– А вы очень цените его общество?
– Да, мне приятно, что он мне приятен.
– «Приятно, что приятен» – помилуйте, это уже похоже на любовь!
– Нет, – сказала Изабелла, подумав, – оставьте это определение для того случая, когда приятнее, чтобы был неприятен.
– Стало быть, вы хотите пробудить во мне любовь к нему? – засмеялся Озмонд.
Изабелла помолчала.
– Нет, мистер Озмонд, – сказала она с серьезностью, неоправданной в их легкой беседе. – Боюсь, я никогда не осмелюсь к чему-либо вас побуждать. Что же до лорда Уорбертона, – добавила она более непринужденным тоном, – он, право, милейший человек.
– И умен?
– О, да! И он действительно очень хороший.
– Так же хорош, как хорош собой, вы это хотите сказать? Он ведь очень хорош собой. Вот кому до безобразия повезло! Мало того, что он английский земельный магнат, к тому же умен и красив, он, в довершение всех благ, еще пользуется вашим бесценным расположением. Нет, я ему положительно завидую.
Изабелла внимательно посмотрела на него.
– Вы, кажется, всегда кому-нибудь завидуете. Вчера это был Папа, сегодня – бедный лорд Уорбертон.
– Моя зависть неопасна: она никому не приносит вреда. Я же не желаю этим людям ничего плохого, я только хотел бы быть на их месте. Так что, как видите, если кому-то от этого плохо, так только мне самому.
– Вы серьезно хотели бы быть Папой? – спросила Изабелла.
– Не отказался бы… впрочем, мое время для этого уже ушло. Кстати, – вспомнил вдруг Озмонд, – почему вы называете своего друга «бедный»?
– Очень, очень добрые женщины нет-нет да начинают жалеть мужчин, с которыми дурно обошлись; это особый способ выражать свое великодушие, – впервые вступил в разговор Ральф, вкладывая в эту тираду столь тонкую иронию, что она выглядела вполне безобидной.
– Когда это я дурно обошлась с лордом Уорбертоном? – спросила Изабелла, удивленно вскидывая брови, словно такая мысль никогда не приходила ей на ум.
– И поделом ему, если даже и так, – заключила Генриетта, меж тем как поднялся занавес и начался балет.
В течение следующих суток Изабелла не видела жертву своей мнимой жестокости, но через день после посещения оперы она встретила лорда Уорбертона в Капитолийском музее,
[117]
где тот стоял перед жемчужиной собранных там шедевров – «Умирающим галлом».
[118]
Изабелла пришла в музей со всей компанией, в которую и на этот раз вошел Гилберт Озмонд; поднявшись по лестнице, они начали осмотр с первой и самой примечательной залы. Лорд Уорбертон заговорил с Изабеллой достаточно свободно, но со второго слова сообщил, что уже покидает музей.
– Так же, как и Рим, – добавил он. – Я должен с вами проститься.
Изабеллу, как ни странно, огорчило это известие. Возможно, потому, что она уже не боялась возобновления его поползновений и думала совсем о другом. Она чуть было не сказала вслух, что сожалеет о его отъезде, но сдержалась и попросту пожелала ему счастливого пути, на что он ответил весьма сумрачным взглядом.
– Боюсь, вы сочтете меня «непостоянным». Не далее как позавчера я говорил вам, как мне хочется побыть в Риме.
– Ну, почему же, вы вполне могли передумать.
– Я именно передумал.
– В таком случае, bon voyage.
[119]
– Как вы торопитесь избавиться от меня, – удрученно сказал его светлость.
– Ничуть. Просто я не выношу прощаний.
– Вам все равно, что бы я ни делал, – сказал он с грустью.
Изабелла пристально взглянула на него.
– Ах, – сказала она, – вы забыли о вашем обещании!
Он покраснел, как мальчишка.
– Виноват, но я не в силах его сдержать. Поэтому я и уезжаю.
– В таком случае, до свидания.
– До свидания, – сказал он, все еще мешкая. – Когда же я снова вас увижу?
Изабелла помедлила и вдруг, словно напав на счастливую мысль, сказала:
– Когда вы женитесь.
– Я не женюсь. Стало быть, когда вы выйдете замуж.
– Можно и так, – улыбнулась она.
