— Не подведите же меня теперь!
Ее слова прозвучали как угроза, и бедная девушка — она наконец прозрела — обессиленная упала в кресло.
— Что вы — о Бог мой — сделали?
Миссис Герет возвышалась перед ней, чувствуя себя на вершине славы, героиней, совершившей великое деяние.
— Я устроила вашу судьбу, — заявила она, и вся комната, как казалось испуганной Фледе, наполнилась сиянием ее величия. — Я отослала все обратно в Пойнтон.
— Все? — выдохнула Фледа.
— До самой крохотной табакерки. Последний груз ушел вчера. С теми же людьми. Мой милый Рикс, бедняжка, опустел. — И, словно чтобы увенчать благородство содеянного, пресечь все возражения, миссис Герет, высоко подняв свою красивую голову и потирая свои белые руки, заключила: — Они ваши, ваши, мокрая вы курица!
Фледа увидала слезы, выступившие на ее глубоких глазах.
Глава 18
Фледа не сразу постигла значение услышанного, но, осознав, почувствовала, что чаша ее горечи переполнена. Горечь была вызвана гнетущей мыслью, от которой ей вдруг стало нехорошо. Чем же она теперь оказалась, как не предательницей? Предательство ее выглядело особенно скверно в свете мотива, которым руководствовалась миссис Герет — ее друг, мотива, которым она отдавала дань ее, Фледы, значению. Миссис Герет хотела быть в ней уверенной и рассудила, что наилучший для этого путь — воззвать к ее чести. Если правда, как заявляют мужчины, что чувство чести у женщин развито слабо, это проливает свет на вопрос. Да, теперь, как бы там ни было, Фледа была поставлена перед фактом, и миссис Герет могла быть в ней уверена: огромность жертвы налагала обязательства столь же огромные. Когда-то Фледа слышала от молодых людей — кавалеров в танцах — выражение «заручка» — единственное слово, подходящее для намерения миссис Герет. Это был расчет, это была необоримая взятка, с которой она смотрела ей прямо в глаза и говорила: «Вот что я для тебя делаю», а что требовалось от Фледы взамен, в разъяснениях не нуждалось. И теперь, сознавая, как мало она сделала, она чуть не вскрикнула от боли; но тут же приложила все усилия, чтобы крик ее не дошел до миссис Герет. Миссис Герет пока еще не знала, как мало она сделала, и, возможно, ей удастся как-нибудь вывернуться, прежде чем это откроется. А пока она, со своей стороны, тоже сделала одно открытие: она и раньше знала, что в ней нуждаются, однако не представляла себе, насколько сильно. Поступок приятельницы возводил ее в ранг живого приза, но призом ее делала только сила, которую сей поступок приписывал. Она восхищалась благородным риском, на который миссис Герет пошла ради совершенно несчастного существа, каким бедная девушка теперь ощущала себя. Более того, он произвел в ней невероятную перемену: мгновенно изменил ее отношение к спору об уступках. Еще несколько недель назад она считала своим долгом ратовать за них, практически поссорившись с владелицей Рикса, которая отказывалась вернуть то, что забрала. Фледа глубоко переживала зло, причиненное Оуэну, сердце ее кровоточило вместе со всеми ранами Пойнтона; теперь же, услышав, что пустоты, мысль о которых не давала ей покоя, будут вновь заполнены, она чуть было не бросилась бить тревогу, как если бы увидела, как с борта корабля прыгнул в море любимый человек. В мгновение ока миссис Герет стала жертвой; бедный милый Рикс был опустошен в одну ночь. Если бы чувства, испытываемые Фледой к старинным вещам, приняли крайнюю форму, все вылилось бы в грозный приказ. Ей просто не хватило дыхания крикнуть: «Остановитесь — бесполезно; верните все — слишком поздно!» Главное же, что спирало ей дыхание, было благородство ее покровительницы. Фледа, как никогда прежде, отдавала дань владевшей ею страсти; она возвышала миссис Герет до почти недосягаемой высоты. Ее поступок был совершенно бескорыстен, собственность как таковая нисколько ее не занимала. Она думала исключительно и без малейшей корысти только о том, что будет лучше для самих вещей; она отдавала их попечению того единственного человека среди своих знакомых, кто испытывал к ним те же чувства, что она, и чье долгосрочное пользование ими станет ближайшим путем к передаче их в будущем в какой-нибудь музей. Теперь Фледа знала, что на нее возлагалось; теперь она, словно впервые, оценила во всей глубине убеждение миссис Герет, считавшей, что владение прекрасным предметом непременно влияет на его владельца. Та пришла к решению, отбросив все сомнения относительно выигрыша, который получит ее юная приятельница, осуществить — даже в большей степени, чем обязывалась, — данное на прошлой неделе обещание. Одно дело, когда Фледа слышала о том, что при определенном исходе вещи будут возвращены, совсем другое, когда она убедилась, что условие, при полном к ней доверии, выполнено заранее. Разыгрывая такую карту, миссис Герет практически выигрывала игру. Фледа, разумеется, должна была признать, что теоретически игра была выиграна. О, миссис Герет вполне могла быть в ней уверена!
Однако она не могла надолго откладывать свое признание.
— Почему вы не подождали, дорогая? Ах, почему, почему не подождали?
Если этот неуместный упрек, готовый сорваться с ее языка, прозвучал не сразу, то только потому, что в первый момент изъявления благодарности помогли ей выиграть время, позволили вполне честно предстать слишком потрясенной, чтобы быть способной к внятной речи. Она поцеловала миссис Герет руки, благоговейно опустилась у ее ног, пролепетала обрывки фраз, среди всех этих жестов сознавая, что на самом деле выражает глухое отчаяние, владевшее ею в душе. Она увидела, что миссис Герет, догадывавшуюся о ее состоянии, внезапно словно осенило, услышала ее вдруг ставший холодным голос, прорезавшийся сквозь фальшивую отвагу расточаемых ласк.
— Вы хотите сказать мне — в такой час, — что потеряли его?
Тон вопроса превращал такое предположение в возможность, от одной мысли о которой Фледу с этого момента охватил ужас.
— Не знаю, миссис Герет. Как я могу сказать? — проговорила она. — Я его целую вечность не видела, как только что сказала, и даже не знаю, где он. Но он не виноват, — поспешно продолжала Фледа, — он приходил бы ко мне каждый день, если бы я позволила. Но я дала ему понять в последний раз, что приму его, только когда он сможет показать мне, что освободился полностью и окончательно. А пока он не может — как же вы не понимаете? — не может, и поэтому-то его до сих пор нет. И так куда лучше, чем если бы он пришел, а потом мы оба будем несчастны. Когда теперь он придет, у него будет совсем другое положение. И он будет безгранично тронут тем, что вы сделали. Я знаю, вам угодно, чтобы я считала, что вы сделали это столько же для меня, сколько для Оуэна, и такое ваше отношение ко мне больше всего его обрадует! Когда он услышит, — продолжала Фледа, захлебываясь от отчаянного оптимизма, — когда он услышит… — Тут, спохватившись, что предваряет события, она запнулась. Что же Оуэн сделает, когда он услышит, она так и не нашла в себе силы сказать, удовлетворившись неуклюжим утверждением: — Не знаю, право, до каких небес он вас не превознесет, какими только ласками не осыплет!
Она проводила миссис Герет к дивану и усадила там со смутным чувством, что тем самым успокаивает ее, да к тому же, что ни говори, выигрывает время; но поза, в которой ее обманутая благодетельница, вновь зловеще спокойная, оставалась на протяжении ее жаркой речи, вряд ли приглашала к каким бы то ни было «ласкам». Фледа, сама того не желая, украшала ситуацию искусственными цветами, пытаясь убедить себя, что Оуэн, чье имя она теперь произносила просто и нежно, вполне возможно, вот-вот к ним присоединится. Ей, как никогда, нужно было, чтобы ее поняли и оправдали; она в ужасе отворачивалась от всего — лишь бы ее простили. И, сжав у локтя руку своей приятельницы, словно умоляя помолчать, она затем, минуту спустя, принялась изливать ей самое важное — то, что составляло ее «тайну»:
