Десяток мужчин и две женщины сидели, скрестив ноги, у горящего очага. Одну из женщин Иона знал: это была почтенная Саломея. Другая женщина была молода. Иона где-то видел ее, но где именно, не помнил. В доме стоял полумрак, В то мгновение, когда сидевшие повернулись и отблески огня осветили лица, он узнал обоих своих, сыновей, Петра и Андрея, но никто не слышал, как он вошел, никто не обернулся к нему. Вытянув шеи и, разинув рты, все с напряженным вниманием слушали человека, который стоял, обратившись к ним лицом, и что-то говорил. Что он Говорил? Почтенный Иона оттопырил свое огромное ухо и приоткрыл рот, чтобы лучше слышать. Кое-что ему удалось разобрать: «справедливость», «Бог», «Царство Небесное»… Одно и то же, успевшее порядком надоесть за многие годы! Вместо того, чтобы поговорить о том, как ловить рыбу, чинить паруса, конопатить лодку, как сделать так, чтобы не мерзнуть, не голодать, эти вот знай себе сидят и болтают о небе. Что ж вы не заговорите о земле и о море?! Зло взяло почтенного Иону, Он кашлянул, чтобы обратить на себя внимание, но никто не обернулся. Он притопнул тонкими, как камышинки, ногами, загремел молодецкими сапогами, но тщетно, — внимание всех было приковано к устам произносившего речь бледного человека.
Только почтенная Саломея повернулась, посмотрела на Иону, но взгляд ее так и остался невидящим. Тогда почтенный Иона прошел вперед, пробрался к очагу, уселся, позади своих сыновей, вытянул ручищу, положил ее на плечо Петру и тряхнул его. Тот обернулся, увидел отца, приложил палец к губам, кивнул, призывая хранить молчание, и снова повернул лицо к бледному юноше. Так, словно это и не был Иона — его отец, которого он не видел вот уже несколько месяцев. Иона почувствовал обиду, а затем и злость. Он снял сапоги, которые уже начинали жать ему ноги, намереваясь швырнуть их в лицо Учителю; чтобы тот замолчал и дал ему договорить с детьми. Он уж было замахнулся, примерился, но тут кто-то сжал сзади его руку. Иона обернулся и углядел Зеведея.
— Вставай, почтенный Иона, — прошептал ему на ухо Зеведей. — Пошли в комнату. Пошли в комнату, горемычный, разговор есть.
Старый, рыбак взял сапоги подмышку и пошел следом за Зеведеем. Войдя в комнату, они уселись на сундуке друг против друга.
— Почтенный Иона, — начал Зеведей заплетающимся языком: он слишком много выпил, желая утопить злость в вине. — Почтенный Иона, страдалец ты мой! У тебя было двое сыновей — простись с ними! У меня тоже было двое сыновей — я с ними уже попрощался. Бог им, видишь ли, отец, так что ж нам тут путаться? На нас они смотрят, словно желая сказать: «Ты кто такой, старче?» Настал конец света, Иона горемычный!
Поначалу меня тоже брала злость. Хотелось взять острогу и прогнать их прочь. Но потом я понял, что горю уже не поможешь, ушел в свою скорлупу и сдался на их милость. Жена моя с ними заодно, совсем спятила; горемычная. Так что прикуси язык, почтенный Зеведей! Прикуси язык, почтенный Иона! Вот что я должен сказать тебе. К чему себя обманывать? Дважды два — четыре! Дьявол нас одолел!
Почтенный Иона снова надел сапоги, завернулся в плащ и посмотрел на Зеведея — не желает ли тот сказать еще чего-нибудь. Но Зеведей уже высказал все, что мог. Тогда Иона открыл дверь, глянул на небо, глянул на землю. Мгла кромешная, дождь, холод. Губы Ионы зашевелились. «Дьявол нас одолел, — пробормотал он. — Дьявол нас одолел…» И побрел, шлепая по грязи, к своей развалюхе.
Почтенный Иона брел, тяжело вздыхая, а Сын Марии между тем простирал ладони к огню, словно совершая молитву Духу Божьему, который пребывает во пламени и согревает людей. Он простер ладони к огню, и сердце его распахнулось. Он сказал:
— Не думайте, что я пришел, дабы ниспровергнуть законы и пророков. Я пришел не для того, чтобы ниспровергнуть старые заповеди, но чтобы расширить их. Вы видели, что на скрижалях Моисеевых начертано: «Не убий!» И я говорю вам: кто еще прогневается на брата своего и поднимет руку на него или же только бросит ему тяжкое слово, да пребудет в адском пламени! Вы видели, что на скрижалях Моисеевых начертано: «Не прелюбодействуй!» И я говорю вам: кто только взглянул на женщину и возжелал ее, уже совершил прелюбодеяние в сердце своем, — взгляд замутившийся низводит прелюбодея в ад… «Почитай отца своего и мать свою!» — велит древний Закон, Я же говорю: не запирайте сердце свое в доме отца и матери своих, дайте ему выйти вне и войти во все дома, объять всю землю Израильскую, от горы Хермон до пустыни Идумейской, и еще далее — объять Восток и Запад, всю Вселенную. Бог — отец наш, Земля — мать наша, мы есть наполовину земля, наполовину небо: «Почитай отца своего и мать свою» значит: «Почитай Небо и Землю!» Почтенная Саломея вздохнула:
— Тяжело слово твое, Учитель. Тяжело для матери.
— Всегда тяжело слово Божье, матушка, — ответил Иисус.
— Возьми же тогда обоих сыновей моих, — прошептала престарелая мать, скрестив руки на груди. — Возьми их, они твои.
Иисус услыхал слова матери, отдававшей ему своих сыновей, и почувствовал, что все сыновья и все дочери во всем мире вверены отныне его заботам. Он снова вспомнил увиденного в пустыне черного козла, на шею которому вместе с голубыми амулетами навешали грехи всего народа, и молча склонил голову перед почтенной Саломеей, отдававшей ему обоих сыновей, словно говоря ей:
«Вот шея моя, посади на нее сыновей своих…»
Он подбросил в очаг пригоршню виноградных лоз, и пламя взвилось над ними. Долго смотрел Иисус, как огонь с шипением пожирает лозы, а затем снова обратился к товарищам:
— Кто любит отца своего и мать свою более меня, недостоин идти со мной. Кто любит сына своего и дочь свою более меня, недостоин идти со мной. Мало нам старых заповедей и старой любви.
Он помолчал немного и сказал:
— Человек есть грань, отделяющая небо от земли. Но грань эта непрестанно перемещается, продвигаясь вглубь неба, а вместе с ней перемещаются, продвигаясь вперед, и заповеди Божьи. Я беру заповеди Божьи со скрижалей Моисеевых и несу их дальше.
— Стало быть, меняется воля Божья, Учитель? — спросил удивленно Иоанн.
— Нет, любезный мой Иоанн, но сердце человеческое становится все шире и может вместить в себя воли Божьей более, чем прежде.
— Тогда в путь! Пойдем возглашать людям новые заповеди! — воскликнул Петр, вскакивая с места. — Что это мы тут расселись?
— Погоди, окаянньй, пусть хотя бы дождь пройдет, а то промокнем! — насмешливо осадил его Фома. Иуда яростно тряхнул головой.
— Сначала изгоним римлян. Сначала освободим тело, а затем душу — всему свой черед. Дом строят не с потолка, а с основания.
— Основание есть душа, Иуда.
— А я говорю, что основание есть тело!
— Если не изменится душа, пребывающая внутри нас, Иуда, никогда не изменится и мир, пребывающий вокруг нас Внутри нас враг, внутри нас римляне, изнутри нас исходит спасение!
Иуда вскочил, закипая от гнева. Долго сдерживал он свое сердце, не позволяя ему кричать. Он долго слушал. Слушал, и гнев бурлил в груди его — сдерживаться больше не было сил.
