Мы поехали. Я в последний раз глянул на монастырь.
– Узнал, Зорбас?.. – спросил я.
– О выстреле? Не беспокойся понапрасну, хозяин. Прав Захарий: Содом и Гоморра! Дометий убил смазливого монашка.
– Дометий! Почему?
– Не нужно допытываться, хозяин. Грязь и смрад.
Он обернулся к монастырю. Монахи уже выходили из трапезной и затворялись в кельях.
– Прокляните меня, святые отцы!
[43]
– крикнул Зорбас.
XIX
Первым человеком, которого мы встретили, спешившись уже ночью на нашем берегу, была Бубулина, которая казалась комком неясных очертаний у барака. Когда мы зажгли светильник, я увидел ее лицо и испугался.
– Что с тобой, мадам Ортанс? Уж не заболела ли?
С той минуты, как в голове у нее возникла великая надежда на свадьбу, старая русалка утратила все свое невыразимое словами сомнительное очарование. Она старалась забыть прошлое и сбросить с себя яркое оперение, в которое облеклась, ощипывая пашей, беев, адмиралов… Она возжелала стать серьезной, хозяйственной наседкой. Честной женщиной. Она больше не красилась, не наряжалась и не мылась. От нее стало дурно пахнуть.
Зорбас молчал и раздраженно теребил свои крашеные усы. Он нагнулся, зажег примус, поставил джезву для кофе.
– Бессердечный! – раздался вдруг голос старой шансонетки.
Зорбас поднял голову, посмотрел на нее, и глаза его подобрели. Он не мог слышать обращенного к нему умоляющего крика женщины, чтобы при этом внутри него не перевернулось все вверх дном. Одна женская слеза могла утопить его.
Не говоря ни слова, Зорбас положил в джезву кофе и сахару и помешал.
– Почему мы уже столько времени не венчаны? – ворковала старая русалка. – В селе показаться стыдно. Я опозорена! Я опозорена! Я покончу с собой!
Я устало прилег на постель и, опершись о подушку, испытывал непередаваемое наслаждение, наблюдая эту потрясающую своим пафосом комическую сцену.
Мадам Ортанс уже подошла к Зорбасу и коснулась его колен.
– Почему ты не привез венки? – спросила она душераздирающим голосом.
Зорбас почувствовал, как пухлая рука Бубулины дрожит у него на колене. Это колено было последним клочком твердой земли, за который цеплялась тысячекратно терпевшая кораблекрушение.
Зорбас хорошо знал это, и сердце его смягчилось. Однако он все так же молчал, разливая кофе в три чашки.
– Почему ты не привез венки? – снова раздался исполненный отчаяния голос.
– В Кастро хороших не было, – ответил Зорбас. – Он раздал чашки и уселся на корточках в углу. – Я написал в Афины, чтобы нам прислали такие, как нужно, – продолжал Зорбас. – И белые лампады заказал, и конфеты – все из шоколада с толченым миндалем…
По мере того как он говорил, фантазия его разыгрывалась все буйнее, глаза сверкали, и, словно поэт в огненный миг творения, Зорбас воспарял в небесные выси, где ложь и правда встречаются, становясь родными сестрами. Теперь он отдыхал, сидя на корточках, шумно потягивал свой кофе и курил сигарету: день прошел хорошо, лес был у него в кармане, он был доволен. А потому Зорбас разошелся:
– Наша свадьба, Бубулина, должна прогреметь на весь мир. Вот увидишь, какое я тебе свадебное платье заказал! Потому-то я и задержался на столько дней в Кастро, дорогая. Я выписал двух знаменитых портних из Афин и сказал им: «Невесте моей нет равных ни на Востоке, ни на Западе! Она была королевой четырех держав, а теперь, после смерти держав, овдовела и соблаговолила выйти за меня. Поэтому я хочу, чтобы и ее свадебное платье не имело себе равных; все из шелка и жемчуга, на подоле нашейте золотых блесток, на правую грудь – солнце, на левую – луну!» – «Но тогда при виде его все будут слепнуть! – воскликнули портнихи. – Зрение будет портиться!» – «Ну и пусть портится! – воскликнул я. – Да здравствует моя любовь!»
Мадам Ортанс слушала, прислонившись к стене. Масляная, совсем плотская улыбка расползлась по ее дряблому морщинистому личику, а розовая ленточка на шее чуть не разорвалась.
– Хочу тебе кое-что сказать на ухо… – прошептала она, глядя на Зорбаса осоловелыми глазами.
Зорбас подмигнул мне и наклонился к мадам.
– Я кое-что принесла тебе сегодня, – прошептала будущая невеста, касаясь язычком огромного волосатого уха.
Она вытащила из-за пазухи платочек с узлом на одном конце и подала его Зорбасу.
Зорбас взял двумя пальцами платочек, положил его на правое колено, а затем повернулся к окну и посмотрел на море.
– Не хочешь развязать узел, Зорбас? – спросила мадам. – Тебе совсем не интересно, бедняга?
– Выпью сперва кофейку да выкурю сигаретку, – ответил Зорбас. – Узелок я уже развязал и, что там внутри, знаю.
И он с укором поглядел на меня, словно говоря: «Ты во всем виноват!»
– Завтра будет сирокко, – сказал Зорбас. – Погода переменилась. Деревья распустятся, груди у девушек разбухнут так, что и в блузах не удержатся… Весна-плутовка, изобретение Сатаны!
Он немного помолчал и заговорил снова:
– Все, что есть хорошего в этом мире, – изобретения Сатаны. Красивую женщину, весну, вино – все это сотворил Сатана. А Бог сотворил монахов, посты, шалфей да дурнушек – тьфу, пропади они пропадом!
Сказав это, Зорбас бросил свирепый взгляд на злосчастную мадам, которая слушала его, забившись в угол…
– Зорбас… Зорбас… – время от времени умоляла она.
Но тот закурил новую сигарету и смотрел на море.
– Весной, – продолжал он, – царствует Сатана. Распускают пояса, расстегивают блузочки, старухи вздыхают… Эй, госпожа Бубулина, не протягивай крюки!
– Зорбас… Зорбас… – снова взмолилась мадам, нагнулась, взяла платочек и сунула Зорбасу в руку.
Тот отшвырнул прочь сигарету, схватил узелок, развязал его и уставился на свою раскрытую ладонь.
– Это еще что такое? – спросил Зорбас с отвращением.
– Кольца… Колечки, радость моя… Обручальные… – пробормотала, дрожа, старая русалка. – И кум здесь, спасибо ему, вечер замечательный, сирокко дует, Бог нас видит, давай обручимся, Зорбас!
Зорбас поглядывал то на меня, то на мадам Ортанс, то на кольца. Много демонов боролось внутри него, и ни один из них не мог победить. Несчастная женщина испуганно смотрела на него…
– Зорбас… Зорбас… – ворковала мадам.
Зорбас вдруг тряхнул головой и принял решение. Лицо его засияло, он хлопнул в ладоши и вскочил.
