– Давно, еще в деревне, сестра Ясуко попросила меня сочинить трехстишие, – помучился я тогда над ним, – и задала тему: то ли форель осенью, то ли форель, которая плывет вниз по реке метать икру, то ли форель на нере.сте, – начал Синго и, взглянув на Ясуко, продолжал: – В общем, нужно было, чтобы в трехстишии была форель, которая, отметав икру, с трудом спускается по реке к морю – истощенная, без сил.
– Как я, – быстро сказала Фусако. – Хотя я никогда не была так привлекательна, как форель.
Синго сделал вид, что не слышит.
– На эту тему есть старинные трехстишия: «Время пришло, на волю волн отдалась осенняя форель», – или еще: «Мчится в стремнине к собственной смерти форель».
– Да, уж если о ком эти трехстишия, так обо мне. – Нет, обо мне, – сказала Ясуко.
– Неужели, отметав икру и спустившись к морю, она погибает?
– Думаю, погибает. Иногда встречается форель, которая круглый год прячется в речных заводях, – ее называют ленивой.
– Я, пожалуй, принадлежу к ленивой форели.
– А я не хочу быть и ленивой форелью, – сказала Фусако.
– Но после возвращения домой ты поправилась и цвет лица лучше стал, – сказала Ясуко, посмотрев на Фусако.
– Толстеть мне ни к чему.
– Вернуться в родительский дом – все равно что спрятаться в тихой заводи, – сказал Сюити.
– Долго прятаться не собираюсь. Противно. Лучше уж спуститься к морю. – Голос Фусако звучал пронзительно. – Сатоко, там уже одни кости. Оставь, – набросилась она на Сатоко.
Ясуко поморщилась.
– От отцовского рассказа чудесная форель потеряла всякий вкус.
Фусако, потупившись, снова заговорила:
– Отец, ты не поможешь мне обзавестись пусть хоть крохотной лавочкой? Косметической или писчебумажной… Можно и на окраине. Я даже готова торговать спиртными напитками – в распивочной или вразнос.
Сюити был потрясен.
– Неужели ты могла бы заняться таким унизительным делом?
– Могла бы. А что тут такого, посетители придут не на меня любоваться, а сакэ пить. Да и разговаривать им со мной не о чем – они уверены, чтоу них красавицы жены.
– Я не в этом смысле.
– Конечно, сестра сможет. Любая женщина способна заняться каким угодно, даже самым унизительным, делом, – неожиданно сказала Кикуко. – И если сестра займется им, я готова помогать ей.
– Ого. Это становится любопытным.
Сюити всем своим видом показывал, как он удивлен. За столом воцарилась тишина. Кикуко покраснела до ушей.
– А не поехать ли нам в следующее воскресенье в деревню полюбоваться осенними кленами? – сказал Синго.
– Полюбоваться кленами? Я бы поехала. Глаза Ясуко заблестели.
– Кикуко, поедем с нами. Мы ведь тебе еще не показывали наши родные места.
– Хорошо.
Фусако и Сюити надулись.
– А кто останется присматривать за домом?
– Я останусь, – ответил Сюити.
– Нет, я останусь, – воспротивилась Фусако. – Но раньше, чем вы уедете в Синею, мне бы хотелось, отец, получить от тебя ответ.
– Ладно, решим что-нибудь, – сказал Синго и вспомнил Кинуко, которая, ожидая ребенка, открыла в Нумадзу небольшую швейную мастерскую.
После обеда Сюити первым поднялся из-за стола и вышел.
Синго тоже встал, потирая затекший затылок, и, войдя в гостиную, зажег свет.
– Кикуко, – позвал он, – твоя тыква провисла чуть ли не до пола. Слишком тяжелая, наверно.
Кикуко мыла посуду и, видимо, не слышала.
