— У тебя неплохо получается, Вернон. Продолжай.
Он не произносил ни единого слова критики — по его мнению, это могло быть губительно. Вернону требовалось одобрение и только одобрение.
Однажды он спросил:
— Этим ты и собирался заниматься в Кембридже?
— Нет, — сказал Вернон. — Это не то, что я задумал первоначально. Ну, после того концерта — ты знаешь. Оно потом ушло, возможно, еще когда-нибудь вернется. Я думаю, тут у меня получится обычная вещь — каноническая, что ли. Но я то и дело нахожу то, что хотел в нее вложить.
— Понимаю.
Все свои соображения Себастьян выложил Джо.
— Вернон называет ее «обычной вещью», но она совершенно необычна. Оркестровка решена своеобразно; довольно незрелая. Блестящая, но незрелая.
— Ты ему это сказал?
— Боже упаси! Одно пренебрежительное слово — и он съежится и все выбросит в корзину. Я знаю таких, как он. Сейчас я кормлю его с ложечки, хвалю; окулировочный нож и шланг для полива будут позднее. Метафора непоследовательная, но, думаю, ты поняла.
В начале сентября Себастьян устраивал прием в честь господина Радмогера, знаменитого композитора. Он пригласил Вернона и Джо.
— Нас будет всего человек десять-двенадцать, — сказал Себастьян. — Анита Кворл, меня очень интересуют ее танцы, хотя она негодный чертенок; Джейн Хардинг — вам она понравится. Она поет в опере. Это не ее призвание, она актриса, а не певица. Потом вы с Верноном, Радмогер и еще двое-трое. Вернон непременно заинтересует Радмогера — он очень расположен к молодому поколению.
Джо и Вернон пришли в восторг.
— Джо, как ты думаешь, я сделаю когда-нибудь что-то стоящее? Я имею в виду действительно стоящее, — робко спросил Вернон.
— Почему бы и нет! — храбро заверила его Джо.
— Не знаю. Все, что я сделал за последнее время, — такая дрянь. Начал я неплохо.
Но сейчас засох, как сухарь. Устал, не начавши.
— Наверное, это потому, что ты целый день на работе.
— Наверное. — Минуту-другую он молчал, потом снова заговорил: — Как замечательно будет познакомиться с Радмогером. Он один из немногих, кто пишет то, что я называю музыкой. Хотелось бы высказать ему все, что я думаю, но это было бы ужасно нахально.
Вечер проходил в неформальной обстановке. У Себастьяна была просторная студия, где размещались возвышение наподобие сцены, рояль и множество подушек, разбросанных по полу. В углу был наскоро установлен на козлах стол, а на нем — неописуемые яства.
Набираешь на тарелку все, что хочешь, а потом усаживаешься на подушку. Когда Джо с Верноном пришли, танцевала девушка — рыжая, с гибким мускулистым телом. Ганец ее был безобразный, но соблазнительный. Она закончила под громкие аплодисменты и спустилась с возвышения.
— Браво, Анита, — сказал Себастьян. — Вернон, Джо, вы набрали, что хотели? Тогда усаживайтесь рядом с Джейн. Это Джейн.
Они сели, как им было предложено. Джейн была высокая, с прекрасным телом и копной темных кудрей, закрывающих шею; лицо слишком широкое, чтобы считаться красивым, подбородок слишком острый; глубоко посаженные глаза — зеленого цвета. Ей лет тридцать, подумал Вернон. Она смущает, но и привлекает.
Джо накинулась на нее. Ее энтузиазм по поводу занятий скульптурой отошел в прошлое. Теперь она носилась с идеей стать оперной певицей — у нее было высокое сопрано.
Джейн Хардинг слушала сочувственно, время от времени вставляя чуть насмешливые реплики. Под конец она сказала:
— Если вы заскочите ко мне домой, я могу вас послушать и через две минуты скажу, на что годится ваш голос.
— В самом деле? Вы ужасно любезны.
— О, ничуть! Можете мне доверять.
Подошел Себастьян:
— Ну как, Джейн?
Она гибким движением поднялась с пола, оглянулась и тоном, каким подзывают собаку, окликнула:
— Мистер Хилл!
Маленький человечек, похожий на белого червяка, неуклюже рванулся за ней к возвышению.
Она спела французскую песню, Вернон никогда ее раньше не слышал.
J’ai perdu mon amie — elle est morte,
Tout s’en va cette fois à jamais,
A jamais, pour toujours elle emporte
Le dernier des amours que j’aimais.
Pauvres nous! Rien ne m’a crié l’heure
Où là-bas se nouait son linceul
On m’a dit, «Elle est morte!» Et tout seul
Je répète, «Elle est morte!» Et je pleure…
[18]
Как и все, кто слушал пение Джейн Хардинг, Вернон был не в состоянии оценить ее голос. Она создавала такую эмоциональную атмосферу, что голос казался только инструментом. Чувство всеохватывающей потери, ошеломляющего горя и, наконец, облегчение в слезах.
Аплодисменты. Себастьян пробормотал:
— Необычайная эмоциональная мощь — вот что это такое.
Она снова запела. На этот раз она пела норвежскую песню про падающий снег. В голосе не было вообще никакого чувства — он был монотонный, чистый, как хлопья снега, и на последней строчке умирал, переходя в молчание.
В ответ на аплодисменты она запела третью песню. Вернон насторожился и выпрямился.
Казалось, она пропела заклинание волшебства, пугающих чар. Лицо Джейн было обращено к зрителям, но глаза отрешенно глядели мимо них — и словно видели нечто пугающее и вместе с тем завораживающее.
Она замолчала; раздался вздох. Дородный мужчина с седыми волосами, подстриженными ежиком, ринулся к Себастьяну.
— Ах, дружище Себастьян, я приехал. Мне надо поговорить с этой молодой леди. Сейчас же, немедленно.
Себастьян вместе с ним подошел к Джейн. Герр Радмогер обеими руками потряс ей руку и серьезно осмотрел ее.
— Так, — сказал он наконец. — Внешность хорошая, пищеварение и кровь отличные. Дайте адрес, я к вам заеду.
«Эти люди психи», — подумал Вернон.
Но Джейн Хардинг приняла это как должное, записала адрес, несколько минут поговорила с Радмогером, а затем подошла к Джо и Вернону.
— Себастьян — настоящий друг. Знал, что Радмогер ищет Сольвейг для постановки «Пер Гюнта», вот и пригласил меня сегодня.
Джо отошла к Себастьяну, Вернон и Джейн остались одни.
— Скажите… — Вернон замялся. — Вот эта песня…
— «Морозный снег»?
