Она положила перед ним пачку сигарет и спички и ушла на кухню. Через четверть часа еда была готова.
— Почему мне нравится приходить к тебе, Джейн, так это потому, что ты не держишь меня за разжиревшего еврея, которого устраивает только мясо в горшочках из «Савоя».
Джейн молча улыбнулась, потом сказал!
— Себастьян, мне понравилась твоя девушка.
— Джо?
— Да, Джо.
Себастьян хмуро спросил:
— И что же ты о ней думаешь?
Джейн опять ответила не сразу.
— Такая молодая. Ужасно молодая.
Себастьян ухмыльнулся.
— Если бы она тебя слышала, она бы разозлилась.
— Вероятно… — Она минуту помолчала. Потом сказала: — Ты любишь ее, Себастьян, ведь так?
— Да. Странно, Джейн, не правда ли, как мало значат вещи, которые у тебя есть? Я могу иметь практически все, что захочу, кроме Джо, а только Джо и имеет для меня значение. Я понимаю, что я дурак, но это ничего не меняет! Какая разница между Джо и сотней других девушек? Почти никакой, но все равно для меня в целом мире имеет значение только Джо.
— Частично из-за того, что не можешь ее получить.
— Возможно. Но не думаю, что только из-за этого.
— Я тоже так думаю.
— А что ты думаешь о Верноне? — спросил Себастьян.
Джейн сменила позу, отвернувшись от огня.
— Он интересный человек, — медленно сказала она, — отчасти потому, что совершенно лишен честолюбия.
— Ты думаешь, он не честолюбив?
— Нисколько. Он хочет, чтобы все было просто.
— Если так, он ничего не добьется в музыке. Для этого нужна движущая сила.
— Это тебе нужна движущая сила. Но музыка сама будет двигать его вперед!
Себастьян просветлел.
— Знаешь, Джейн, а ведь ты права!
Она только улыбнулась.
— Хотел бы я знать, как быть с той девушкой, с которой Вернон помолвлен.
— Какая она?
— Хорошенькая. Некоторые назовут ее очаровательной, но я — только хорошенькой. Делает то же, что другие, но делает очень мило. На кошечку не похожа. Боюсь, что она тоже любит Вернона.
— Зачем же бояться? Твоего гениального ребенка ничто не собьет с пути и не сможет подавить. Этого не случится. Я более чем уверена, ничего такого не случится.
— Это тебя ничто не собьет с пути, у тебя-то есть эта самая движущая сила.
— Представь, Себастьян, что меня легче было бы, как ты выражаешься, сбить с пути, чем твоего Вернона. Я знаю, чего хочу, и туда иду, а он не знает, чего хочет, или вообще ничего не хочет, но оно само идет к нему… И чем бы оно ни было, ему нужно служить — жертвовать всем, не постояв за ценой.
— Жертвовать — чем же?
— Ах, если бы знать…
Себастьян поднялся.
— Мне надо идти. Спасибо, что накормила.
— Тебе спасибо за Радмогера. Ты настоящий друг, Себастьян. Я думаю, никакой успех тебя не испортит.
— О, успех… — Он протянул ей руку.
Она положила руки ему на плечи и поцеловала.
— Дорогой мой, я желаю тебе получить Джо. А если нет, то я уверена, что ты получишь все остальное!
2
Герр Радмогер не приходил к Джейн почти две недели. Он явился без предупреждения в половине десятого утра, вошел в квартиру, не извиняясь, и осмотрел стены гостиной.
— Это вы занимались мебелью и обоями?
— Да.
— Вы живете одна?
— Да.
— Но вы не всегда жили одна?
— Нет.
— Это хорошо, — неожиданно сказал Радмогер. Потом властным тоном приказал: — Подойдите сюда.
Обеими руками он подтащил ее к окну и осмотрел с головы до ног; ущипнул за руку, открыл ей рот и заглянул в горло и под конец своими крупными руками обхватил за талию.
— Вдох — выдох! Вдох — выдох!
Он вынул из кармана портновский метр, замерил объем при вдохе и выдохе, потом свернул его и засунул в карман. Ни он, ни Джейн не видели в этих процедурах ничего курьезного.
— Хорошо, — сказал Радмогер. — Отличная грудная клетка, сильное горло. Вы умны — поскольку не прервали меня. Я могу найти много певиц с голосом лучше вашего — у вас прекрасный голос, но в нем нет чистой, серебряной нити. Если вы вздумаете его форсировать, он пропадет — и что тогда с вами будет, спрашиваю я вас? То, что вы сейчас поете, — абсурд; если бы вы не были такой упрямой, вы вообще не брались бы за эти роли. Но я вас уважаю за то, что вы актриса.
Он помолчал.
— А теперь слушайте меня. Моя музыка прекрасна, и она не испортит ваш голос. Когда Ибсен создал Сольвейг, он создал самый удивительный женский тип, который когда-либо создавался. Моя опера вся держится на Сольвейг, и мне мало иметь хорошую певицу. Все эти Каваросси, Мэри Мортнер, Жанна Дорта — все надеются петь Сольвейг. Но я их не возьму. Кто они такие? Самки без интеллекта с грандиозными вокальными данными. Для моей Сольвейг нужен совершенный инструмент, соединенный с интеллектом. Вы певица молодая и пока неизвестная. На следующий год вы будете петь в Ковент-Гардене в моем «Пер Гюнте», если мне подойдете. Вот послушайте…
Он сел к пианино и стал играть — ритмичные и монотонные пассажи.
— Это, как вы понимаете, снег — норвежский снег. Вот таким должен быть ваш голос — снег. Белый, как полотно, и сквозь него пробегают узоры. Но узоры в музыке, а не в вашем голосе.
Он продолжал играть — бесконечно монотонно, с бесконечными повторениями, но иногда вдруг как будто что-то очень легкое вплеталось в эту ткань — то, что он называл узорами.
Он остановился.
— Ну как?
— Это будет очень трудно спеть.
— Вот именно. Но у вас отличный слух. Вы хотите петь Сольвейг?
— Естественно. Такой шанс выпадает раз в жизни. Если только я вам подойду.
— Думаю, подойдете. — Он встал, положил руки ей на плечи. — Сколько вам лет?
— Тридцать три.
— Вы были очень несчастны, да?
— Да.
— Сколько у вас было мужчин?
— Один.
— И он не был хорошим человеком?
Джейн ровно ответила:
— Он был очень плохим человеком.
— Понятно. Да, это написано у вас на лице. А теперь послушайте. Все, что вы выстрадали, все, чем наслаждались, вы вложите в мою музыку — без надрыва, без суматохи, а с контролируемой, дисциплинированной силой. В вас есть интеллигентность и мужество. Человек, не имеющий мужества, отворачивается от жизни. Вы никогда не отвернетесь. Что бы ни выпало на вашу долю, вы встретите это с поднятой головой и твердым взглядом… Но я надеюсь, дитя мое, что вам не слишком много доведется страдать.
