Они заговорили о Верноне. Он не писал никому из них.
— Он на Солсберийской равнине, под Уилтсбери. В любую минуту их могут отправить во Францию.
— Так Нелл все-таки вышла за него замуж! Себастьян, я довольно свирепо относилась к Нелл. Я не думала, что у нее хватит духу. Если бы не война, это и не проявилось бы. Не правда ли, эта война — замечательная вещь? Я имею в виду то, что она делает с людьми.
Себастьян сухо ответил, что эта война — как любая другая война.
— Нет-нет, вот тут ты не прав. После нее мир станет другим. Люди увидят то, чего не замечали раньше. Всю жестокость и бессмысленность войны. И они постановят, что такое никогда не должно повториться.
Лицо ее горело экстазом. Себастьян почувствовал, что война, что называется, «заразила» ее. Война всех заразила, они с Джейн уже обсуждали и немало сожалели об этом. Его тошнит от газетной трескотни: «Война делает героев», «Война до победного конца», «Битва за демократию». На деле война как была, так и осталась кровавым бизнесом. Не пора ли об этом сказать открыто?
Джо с ним не соглашалась. Она утверждала, что трескучие фразы неизбежны, что это неотъемлемая принадлежность войны. Так Мать-Природа дает людям возможность укрыться от суровых фактов за стеной лжи и иллюзий.
Себастьян сказал:
— Я не настаиваю, но, по-моему, война обернется дьявольским уроном для нации.
Он был слегка подавлен яростным энтузиазмом Джо. Но для нее это характерно.
Она всегда раскаляется докрасна. Никогда нельзя было предугадать, в каком лагере она окажется. С таким же успехом она могла быть пацифисткой и с жаром приняла бы мученичество. Она накинулась на Себастьяна с обвинениями.
— Ты не согласен! Ты считаешь, что все повторяется!
— Войны были всегда, и они ничего не меняли.
— Да, но сейчас совсем другая война.
Он не мог сдержать улыбки.
— Дорогая моя Джо, когда дело касается лично нас, то всегда все другое.
— О! Ты меня выводишь из себя! Такие, как ты… — Она остановилась.
— Да? — подбодрил ее Себастьян. — Такие, как я…
— Раньше ты таким не был. У тебя были идеи. А теперь…
— А теперь я погряз в деньгах. Я капиталист. Всем известно, какие капиталисты жадины.
— Не дури. Но все равно деньги душат людей.
— Да, отчасти это верно. Но все зависит от человека. Я согласен, что нищета благословенна. Выражаясь литературно, она — как навоз для сада. Но глупо говорить, что из-за своих денег я не могу прогнозировать будущее, тем более в том аспекте, как война отразится на государстве. Именно то, что у меня есть деньги, и дает мне возможность судить. Деньги и война накрепко связаны.
— Да, ты все меряешь деньгами, потому и говоришь, что войны будут всегда.
— Ничего подобного я не говорил. Я думаю, что войны будут упразднены. Лет через двести.
— Ага, признаешь, что наши идеалы чище твоих?
— С идеалами это никак не связано. Это скорее вопрос транспорта. Развитие коммерческих перелетов свяжет все страны воедино. Например, воздушный караван через Сахару по средам и субботам — как тебе? Это будет революция в торговле. Мир станет меньше. Со временем он превратится в единый народ, включающий отдельные страны. По времени пути он сократится до масштабов одной страны. Так называемое всемирное братство будет достигнуто не благодаря прекрасным идеям, а просто из соображений здравого смысла.
— О, Себастьян!
— Я тебя раздражаю, Джо, дорогая. Извини.
— Ты ни во что не веришь.
— Ну нет, это ты у нас атеистка. Хотя это слово вышло из моды. Мы теперь говорим, что верим в Нечто! Лично меня вполне устраивает Иегова. Но я тебя понял, и ты не права. Я верю в красоту, в творчество, в музыку Вернона. Я не вижу, как можно защитить их экономически, но я уверен, что это самое важное, что есть на свете. Иногда я даже готов потратить на них деньги. Представляешь, что это значит для еврея!
Джо невольно засмеялась.
— Себастьян, скажи честно, что такое «Принцесса в башне»?
— О, это что-то вроде разминки для гиганта: спектакль неубедительный, но масштаб грандиозный, не похожий ни на что.
— Думаешь, со временем…
— Уверен. Абсолютно уверен. Если только его не убьют на этой проклятой войне.
Джо поежилась.
— Это ужасно. Я работала в госпитале в Париже. Это надо видеть.
— Могу понять. Если его покалечат, это не конец, не то, что скрипач без руки. Нет, тело его они могут изуродовать, лишь бы он сохранил голову. Может, звучит жестоко, но ты меня понимаешь.
— Да. Но иногда… даже тогда… — Она оборвала себя и совсем другим голосом сказала: — Себастьян, я вышла замуж.
Если в нем что-то дрогнуло, этого нельзя было заметить.
— Вот как? Ламарр развелся?
— Нет. Я ушла от него. Он чудовище.
— Могу себе представить.
— Я ни о чем не жалею. Каждый должен жить своей жизнью, обретать опыт. Нечего шарахаться от жизни. Этого не могут понять такие, как тетя Майра. Я не поеду к ним в Бирмингем. Я ни о чем не жалею и не раскаиваюсь.
Она с вызовом посмотрела на него, и он мыслями унесся в лес в Эбботс-Пьюисентс. Она все такая же. Заблуждается, бунтует, восхищается. Следовало ожидать от нее чего-нибудь в этом роде. Он мягко сказал:
— Мне только жаль, что тебе пришлось страдать. Ведь ты страдала?
— Ужасно. Но теперь я нашла настоящую жизнь. В госпитале был один парень, тяжелораненый. Ему давали морфий. Он вылечился, хотя работать, конечно, не может. Но морфий — он к нему пристрастился. Вот почему мы поженились. Две недели назад. Будем бороться вместе.
Себастьян лишился дара речи. Джо верна себе. Но почему, во имя всего святого, она не может довольствоваться хотя бы физической немощью?! Морфинист. Кошмар!
Его пронзила острая боль. Последняя надежда рухнула. Их пути идут в разных направлениях: Джо со своими заблудшими созданиями — и он на крутом подъеме. Его, правда, могут убить на войне, но он почему-то думал, что не убьют. Даже не ранят серьезно. В нем жила странная убежденность, что все это его благополучно минует, возможно, он получит медаль; вернется к своим спектаклям, переделает их и возродит; станет знаменитым в том мире, где не прощают неудач. И чем выше он будет подниматься, тем больше отдалится от Джо.
«Всегда найдется женщина, готовая вытащить тебя из пропасти, — с горечью подумал он, — но никто не составит тебе компанию на вершине горы. Так и останешься там в гордом одиночестве».
Он не знал, что сказать Джо. Не стоит огорчать бедного ребенка. Упавшим голосом он спросил:
— Как теперь твоя фамилия?
