– Разве вы не могли дождаться моего возвращения? Я собираюсь вернуться в Сайгон на будущей неделе.
– Но вас могут убить, – возразил он. – И тогда я оказался бы человеком бесчестным. А потом я не знаю, смогу ли так долго воздерживаться от встреч с Фуонг.
– Неужели вы до сих пор воздерживались?
– Конечно. Надеюсь, вы не думаете, что я мог объясниться с ней, не предупредив вас?
– Бывает и так, – заметил я. – А когда с вами это произошло?
– Кажется, в тот вечер, в «Шале», когда я с ней танцевал.
– Вот не думал, что между вами сразу возникнет такая близость.
Он поглядел на меня с озадаченным видом. Если мне казалось, что он ведет себя как сумасшедший, то мое поведение для него совершенно необъяснимо. Он сказал:
– Знаете, это, наверно, потому, что в том доме я насмотрелся тогда на всех этих девушек. Они были такие хорошенькие. Подумать только, – и она могла стать одной из них. Мне захотелось ее уберечь.
– Вряд ли она нуждается в вашей защите. Мисс Хей вас приглашала к себе?
– Да, но я не пошел. Я воздержался. Это было ужасно, – добавил он уныло. – Я чувствовал себя таким негодяем… Но вы ведь верите мне, правда?.. Если бы вы были женаты… словом, я бы ни за что не разлучил мужа с женой.
– Вы, кажется, не сомневаетесь, что можете нас разлучить, – сказал я. Впервые я понял, как он меня раздражает.
– Фаулер, – сказал он, – я не знаю, как ваше имя…
– Томас. А что?
– Можно мне звать вас Томом, ладно? У меня такое чувство, что все это нас как-то сблизило. Мы любим одну и ту же женщину.
– Что вы собираетесь делать дальше?
Он облокотился на ящик.
– Теперь, когда вы знаете, все пойдет по-другому, – воскликнул он. – Том, я попрошу ее выйти за меня замуж.
– Уж лучше зовите меня Томас.
– Ей придется сделать между нами выбор, Томас. Это будет только справедливо.
Справедливо? В первый раз я похолодел от предчувствия одиночества. Все это так нелепо, а все же… Может, он и никудышный любовник, зато я – нищий. Он обладает несметным богатством: он может предложить ей солидное положение в обществе.
Пайл стал раздеваться, а я думал: «К тому же у него есть еще и молодость». Как горько было завидовать Пайлу.
– Я не могу на ней жениться, – признался я. – У меня дома жена. Она никогда не даст мне развода. Она очень набожна.
– Мне вас так жаль, Томас. Кстати, если хотите знать, меня зовут Олден…
– Нет, я все-таки буду звать вас Пайлом. Для меня вы только Пайл.
Он залез в свой спальный мешок и протянул руку к свече.
– Ух, – сказал он, – и рад же я, что все теперь позади. Я так ужасно переживал. – Было совершенно ясно, что он больше не переживает.
Свеча погасла, но я различал очертания его коротко остриженной головы в отсветах пожара.
– Доброй ночи, Томас. Спите спокойно.
И сразу же, как ответная реплика в плохой комедии, завыли минометы; мины зашипели, завизжали, стали рваться.
– Господи боже мой, – сказал Пайл, – это что, атака?
– Они стараются сорвать атаку противника.
– Что ж, теперь нам, пожалуй, спать не придется?
– Наверняка.
– Томас, я хочу вам сказать, что я думаю о вас и о том, как вы все это восприняли. Вы восприняли это шикарно… шикарно, другого слова и не подберешь.
– Благодарю вас.
– Вы ведь пожили на свете куда больше моего. Знаете, в каком-то смысле жизнь в Бостоне сужает ваши горизонты. Даже если вы не принадлежите к самым знатным семьям, вроде Лоуэллов или Кэботов. Дайте мне совет, Томас.
– Насчет чего?
– Насчет Фуонг.
– На вашем месте я бы не доверял моим советам. Все-таки я лицо заинтересованное. Я хочу, чтобы она осталась со мной.
– Ах, что вы, разве я не знаю, какой вы порядочный человек! Ведь для нас обоих ее интересы выше всего.
И вдруг его ребячество меня взбесило.
– Да наплевать мне на ее интересы! – взорвался я. – Возьмите их себе на здоровье. А мне нужна она сама. Я хочу, чтобы она жила со мной. Пусть ей будет плохо, но пусть она живет со мной… Плевать мне на ее интересы.
– Ах, что вы… – протянул он в темноте слабым голосом.
– Если вас заботят только ее интересы, – продолжал я, – оставьте Фуонг, ради бога, в покое. Как и всякая женщина, она предпочитает… – Грохот миномета уберег бостонские уши от крепкого англосаксонского выражения.
Но в Пайле было что-то несокрушимое. Он решил, что я веду себя шикарно, значит, я и должен был вести себя шикарно.
– Я ведь понимаю, Томас, как вы страдаете.
– А я и не думаю страдать.
– Не скрывайте, вы страдаете. Я-то знаю, как бы я страдал, если бы мне пришлось отказаться от Фуонг.
– А я и не думаю от нее отказываться.
– Ведь я тоже мужчина, Томас, но готов отказаться от всего на свете, только бы Фуонг была счастлива.
– Да она и так счастлива.
– Она не может быть счастлива… в ее положении. Ей нужны дети.
– Неужели вы верите во всю эту чушь, которую ее сестра…
– Сестре иногда виднее…
– Она думает, что у вас больше денег, Пайл, потому и старается втереть вам очки. Ей это удалось, честное слово.
– Я располагаю только своим жалованьем.
– Но вы получаете это жалованье долларами, а их можно выгодно обменять.
– Не стоит хандрить, Томас. В жизни всякое бывает. Я бы, кажется, все отдал, чтобы такая история случилась с кем-нибудь другим, а не с вами. Это наши минометы?
– Да, «наши». Вы говорите так, словно она от меня уже уходит.
– Конечно, – сказал он без всякой уверенности, – она может решить остаться с вами.
– И что вы тогда будете делать?
– Попрошу перевода в другое место.
– Взяли бы да уехали, Пайл, не причиняя никому неприятностей.
– Это было бы несправедливо по отношению к ней, Томас, – сказал он совершенно серьезно. Я никогда не встречал человека, который мог бы лучше обосновать, почему он причиняет другим неприятности. Он добавил: – Мне кажется, вы не совсем понимаете Фуонг.
И, проснувшись много месяцев спустя, в это утро, рядом с Фуонг, я подумал: «А ты ее понимал? Разве ты предвидел то, что случится? Вот она спит рядом со мной, а ты уже мертв». Время порою мстит, но месть эта бывает запоздалой. И зачем только мы стараемся понять друг друга? Не лучше ли признаться, что это невозможно; нельзя до конца одному человеку понять другого: жене – мужа, любовнику – любовницу, а родителям – ребенка. Может быть, потому люди и выдумали бога – существо, способное понять все на свете. Может, если бы я хотел, чтобы меня понимали и чтобы я понимал, я бы тоже дал околпачить себя и поверил в бога, но я репортер, а бог существует только для авторов передовиц.
