Я не хотел причинять ему боль. Я понял, что ее причинил, когда он сказал мне с плохо скрываемой злостью:
– Но ей могут предложить еще большую доброту или еще большую уверенность в завтрашнем дне; и она это предпочтет.
– Возможно.
– Вы этого не боитесь?
– Не так, как я боялся с другой.
– А вы вообще-то ее любите?
– Да, Пайл, да. Но только раз в жизни я любил иначе.
– Несмотря на сорок с лишним женщин, которые у вас были, – огрызнулся он.
– Уверен, что это меньше нормы, установленной Кинси. Знаете, Пайл, женщины не любят девственников. И я не уверен, что мы любим девственниц, если не склонны к патологическим извращениям.
– Я вовсе не хотел сказать, что я девственник.
Все мои разговоры с Пайлом принимали в конце концов нелепый оборот. Потому ли, что он был таким простодушным? Он не умел обходить острые углы.
– Можно обладать сотней женщин, Пайл, и все же оставаться девственником. Большинство ваших солдат, повешенных во время войны за изнасилование, были девственниками. В Европе их у нас не так много. Я этому рад. Они причиняют немало бед.
– Я вас просто не понимаю, Томас.
– Не стоит объяснять. Да и тема мне порядком наскучила. Я уж в том возрасте, когда половой вопрос интересует меньше, чем старость или смерть. Проснувшись, я думаю о них, а не о женском теле. Мне не хочется на старости лет быть одиноким, вот и все. О чем бы я стал заботиться? Лучше уж держать у себя в комнате женщину… даже такую, которую не любишь. Но если Фуонг от меня уйдет, разве у меня хватит сил найти другую?
– Если это все, для чего она вам нужна…
– Все? Подождите, пока вам не станет страшно прожить последние десять лет одному, с богадельней в конце пути. Тогда вы начнете кидаться из стороны в сторону, даже прочь от той женщины в красном халате, – лишь бы найти кого-нибудь – все равно кого, кто останется с вами до самого конца.
– Почему бы вам не вернуться к жене?
– Не так-то легко жить с человеком, которого обидел.
Автомат дал длинную очередь, – не дальше, чем за милю от нас. Может, какой-нибудь нервный часовой стрелял по собственной тени, а может, началась новая атака. Я надеялся, что там атака, – это повышало наши шансы.
– Вы боитесь, Томас?
– Конечно, боюсь. Всеми фибрами души. Хотя разумом понимаю, что лучше умереть именно так. Вот почему я и приехал на Восток. Смерть не отходит тут от тебя ни на шаг.
Я поглядел на часы. Было уже одиннадцать. Еще восемь часов такой ночи, и можно будет отдохнуть. Я сказал:
– Кажется, мы переговорили обо всем на свете, кроме бога. Лучше оставить его на предрассветный час.
– Вы ведь не верите в бога?
– Не верю.
– Если бога нет, для меня все на свете бессмысленно.
– А для меня все бессмысленно, если он есть.
– Я как-то читал книгу…
Я так и не узнал, какую книгу читал Пайл (по всей видимости, это не были ни Йорк Гардинг, ни Шекспир, ни чтец-декламатор, ни «Физиология брака», скорее всего – «Триумф жизни»). Прямо в вышке у нас послышался голос – казалось, он раздается из тени у люка – глухой голос рупора, говоривший что-то по-вьетнамски.
– Вот и наш черед пришел, – сказал я.
Часовые слушали, разинув рты, повернувшись лицом к амбразуре.
– Что это? – спросил Пайл.
Подойти к амбразуре означало пройти сквозь этот голос. Я торопливо выглянул – там ничего не было видно, я даже не мог различить дорогу, но когда я обернулся, то увидел, что винтовка нацелена не то в меня, не то в амбразуру. Стоило мне двинуться вдоль стены, и винтовка дрогнула, продолжая держать меня на прицеле; голос повторил те же слова снова и снова.
Я сел, и винтовка опустилась.
– Что он говорит? – спросил Пайл.
– Не знаю. Наверно, они нашли машину и предлагают этим ребятам нас выдать или что-нибудь в этом роде. Лучше возьмите автомат, пока они не решили, что им делать.
– Часовой выстрелит.
– Он еще не знает, как ему поступить. А когда решит, выстрелит непременно.
Пайл двинул ногой, и винтовка поднялась выше.
– Я пойду вдоль стены, – сказал я. – Если он переведет на меня глаза, возьмите его на мушку.
Когда я встал, голос смолк; тишина заставила меня вздрогнуть. Пайл отрывисто прикрикнул:
– Брось ружье!
Я едва успел подумать, заряжен ли автомат – раньше я не потрудился этого проверить, – как солдат бросил винтовку.
Я пересек комнату и поднял ее. Голос раздался снова, – мне казалось, он твердит одно и то же. Они, по-видимому, завели пластинку. Интересно, когда истечет срок ультиматума?
– А что будет дальше? – спросил Пайл, совсем как школьник, которому показывают на уроке опыт; можно было подумать, что все это не имеет к нему никакого отношения.
– Выстрел из базуки, а то и вьетминец.
Пайл стал рассматривать свой автомат.
– Тут как будто нет ничего сложного, – сказал он. – Дать очередь?
– Нет, пусть они пораздумают. Они предпочтут захватить пост без стрельбы, и это позволит нам выиграть время. Лучше поскорее убраться отсюда.
– А если они поджидают нас внизу?..
– И это возможно.
Солдаты наблюдали за нами; им обоим вместе было едва сорок лет.
– А что делать с ними? – спросил Пайл и добавил с поразившей меня прямолинейностью: – Пристрелить? – Ему, видимо, хотелось испробовать автомат.
– Они нам ничего не сделали.
– Но они же хотели нас выдать.
– А почему бы и нет? – возразил я. – Нам тут не место. Это их страна.
– Я разрядил винтовку и положил ее на пол.
– Надеюсь, вы не собираетесь ее здесь оставить, – сказал Пайл.
– Я слишком стар, чтобы бегать с ружьем. И это не моя война. Пойдемте.
Война была не моя, но знают ли об этом там, в темноте? Я задул фонарь и опустил ноги в люк, нащупывая лестницу. Слышно было, как часовые перешептываются на своем певучем языке.
– Бегите напрямик, – сказал я Пайлу, – в рисовое поле. Не забудьте, там вода, – не знаю, глубокая или нет. Готовы?
– Да.
– Спасибо за компанию.
– Это вам спасибо.
Я слышал, как за спиной движутся часовые; интересно, есть ли у них ножи? Голос из рупора звучал теперь повелительно, словно диктуя последние условия. Что-то шевельнулось в темноте под нами, но это могла быть крыса. Я не решался сделать первый шаг.
– Господи, хоть бы чего-нибудь выпить, – шепнул я.
