И тем не менее министр доказал, что он — человек слова. На следующий день нам разрешили свидание с заключенным.
В полиции самой важной персоной оказался сержант, куда более важной, чем сопровождавший нас секретарь министра. Секретарь тщетно пытался привлечь внимание этого великого человека, но ему пришлось дожидаться очереди у барьера вместе с другими ходатаями. Мистер Смит и я уселись под фотографиями мертвых повстанцев, которые жухли на стене уже долгие месяцы. Мистер Смит кинул на них взгляд, но сразу отвел глаза. В маленькой комнате прямо напротив нас сидел высокий, щеголеватый негр в штатском; он задрал ноги на стол и смотрел на нас в упор сквозь темные очки. Я, видно, нервничал, и поэтому лицо его казалось мне до омерзения жестоким.
— Он нас теперь запомнит, — сказал мистер Смит с улыбкой.
Негр понял, что мы говорим о нем. Он нажал кнопку звонка на столе, и в комнату вошел полицейский. Не снимая ног со стола и не сводя с нас глаз, он задал полицейскому какой-то вопрос; тот, поглядев на нас, ему ответил, после чего негр продолжал все так же пристально на нас глазеть. Я было отвернулся, но два черных круглых стекла притягивали мой взгляд. Казалось, что это бинокль, в который он наблюдает за повадками двух мизерных зверушек.
— Гнусный тип, — сказал я, поеживаясь.
Тут я заметил, что мистер Смит в свою очередь уставился на негра. Нам не было видно, моргает ли тот за своими темными стеклами, он ведь вообще мог прикрыть глаза и незаметно для нас дать им отдых, — и все же победу одержал непреклонный взгляд голубых глаз мистера Смита. Негр встал и закрыл дверь своей комнаты.
— Браво, — сказал я.
— Я его тоже запомню, — пообещал мистер Смит.
— Он, наверно, страдает от повышенной кислотности.
— Это весьма возможно, мистер Браун.
Мы просидели так не меньше получаса, прежде чем на секретаря министра иностранных дел обратили внимание. При диктатуре министры приходят и уходят; в Порт-о-Пренсе только начальник полиции, глава тонтон-макутов и командир дворцовой охраны не менялись, только они обеспечивали безопасность своим подчиненным. Сержант небрежно отпустил секретаря министра, словно мальчишку на побегушках, и полицейский капрал повел нас по длинному коридору, где воняло зверинцем и по обе стороны тянулись камеры.
Джонс сидел на перевернутом ведре у соломенного тюфяка. Лицо его перекрещивали полоски пластыря, а правая рука была прибинтована к туловищу. Его прибрали, как могли, и все же к левому глазу не мешало бы приложить сырое мясо. На двубортном жилете запеклось небольшое пятно крови, и от этого он еще больше бросался в глаза.
— Ай-ай-ай! — приветствовал он нас радостной улыбкой. — Кого я вижу?
— Вы, видно, оказывали сопротивление при аресте? — спросил я.
— Пусть не рассказывают сказок, — весело отмахнулся он. — У вас есть покурить?
Я дал ему сигарету.
— А с фильтром нету?
— Нет.
— Что ж, дареному коню... Я с утра почувствовал, что дела мои пошли на поправку. В полдень мне дали бобов, а потом пришел доктор и немножко надо мной поработал.
— В чем вас обвиняют? — спросил мистер Смит.
— Обвиняют? — Его, по-моему, этот вопрос так же удивил, как и министра иностранных дел.
— В чем вы, по их словам, виноваты, мистер Джонс?
— Да у меня ведь и возможности не было провиниться. Мои вещи даже не успели обыскать на таможне.
— Но ведь должна быть какая-то причина! Может, вас с кем-то спутали?
— Они мне ничего толком не объяснили. — Он осторожно потрогал глаз. — Вид у меня неважнецкий, а?
— И вам приходится на этом спать? — с негодованием осведомился мистер Смит, показывая на тюфяк.
— Бывало и хуже.
— Где? Трудно себе представить...
Джонс ответил как-то неопределенно:
— Да, знаете ли, на войне... — и добавил: — По-моему, вся беда в том, что у меня были не те рекомендации. Знаю, знаю, вы меня предупреждали, но мне казалось, что и вы и судовой казначей сгущаете краски.
— Кто вам дал рекомендательное письмо? — спросил я.
— Один знакомый по Леопольдвилю.
— А что вы делали в Леопольдвиле?
— Да я там был больше года назад. Мне много приходится разъезжать.
У меня создалось впечатление, что ему не впервой сидеть в такой камере, что она — просто одна из бесчисленных посадочных площадок на его долгом пути.
— Мы вас выручим, — сказал мистер Смит. — Мистер Браун уже беседовал с вашим поверенным в делах. Мы оба виделись с министром иностранных дел. Предложили взять вас на поруки.
— На поруки? — Джонс лучше знал жизнь, чем мистер Смит. — Вот что вы могли бы для меня сделать, если вы не против. Конечно, я вам потом это возмещу. Дайте перед уходом двадцать долларов сержанту.
— С удовольствием, — сказал мистер Смит, — если, по-вашему, это поможет.
— Поможет, и еще как поможет! И вот что... мне надо уладить это дело с рекомендательным письмом. Есть у вас ручка и листок бумаги? — Мистер Смит снабдил его тем и другим, и Джонс принялся писать. — А конверта у вас нет?
— Увы, нет.
— Тогда мне, пожалуй, придется выразить это немножко иначе. — Он задумался и спросил меня; — Как по-французски фабрика?
— Usine.
— Я не очень способен к языкам, но по-французски научился немного.
— В Леопольдвиле?
— Отдайте это сержанту и попросите переслать кому следует.
— А читать он умеет?
— Думаю, что да. — Он встал и, возвращая ручку, сказал, вежливо намекая, что нам пора идти. — Очень мило, ребята, что вы ко мне зашли.
— Вы спешите на другое свидание? — с иронией спросил я.
— По правде говоря, бобы дают о себе знать. Так что спешу на свидание с парашей. Если у вас найдется еще клочок бумаги...
Мы собрали ему три старых конверта, оплаченный счет, листочек-другой из записной книжки мистера Смита и письмо, которое я забыл разорвать, от нью-йоркского агента по продаже недвижимостей, где он выражал сожаление, что в настоящее время у него нет желающих купить отель в Порт-о-Пренсе.
— Какое мужество! — воскликнул мистер Смит, выйдя в коридор. — Вот что позволило вашему народу вынести немецкие бомбежки. Я вызволю его отсюда, даже если мне придется пойти к самому президенту!
Я взглянул на бумажку, которую держал в руке, и узнал фамилию адресата. Это был один из видных тонтон-макутов.
— Не знаю, стоит ли нам вмешиваться в это дело, — сказал я.
— Мы уже в него вмешались, — гордо произнес мистер Смит, и я понял, что он мыслит такими высокими понятиями, которые мне недоступны: Человечество, Справедливость, Всеобщее благо... Нет, он недаром был кандидатом в президенты.
