– Вы не должны идти туда один. Он вооружен. Я отдала ему револьвер.
Он вдруг захохотал:
– Господи! Ну и натворили вы бед.
– Я хотела дать ему хоть маленькую возможность уйти.
– Положим, револьвер вашему брату теперь не очень поможет, разве что ему удастся убить еще несколько ни в чем не повинных людей.
Она выглядела такой маленькой и затравленной, что долго сердиться на нее было нельзя.
– Там только одна пуля, – сказала она. – Он ее прибережет для себя.
– Вы оставайтесь дома, – сказал Роу. Она кивнула:
– До свидания.
– Я очень скоро вернусь. – Она промолчала. – И тогда мы попробуем начать жизнь сначала. – Анна как-то натянуто улыбалась, словно это не он нуждался в поддержке и в утешении, а она. – Он меня не убьет.
– Я не этого боюсь.
– А чего же?
Она поглядела на него почти с материнской нежностью, словно они уже пережили влюбленность и у них началась более зрелая пора:
– Я боюсь, что он будет болтать. Роу пошутил уже у двери:
– Ну, меня он болтовней не проймет! – Но всю дорогу вниз по лестнице он думал о том, что, кажется, опять ее не понял.
Прожектора шарили высоко над парком; пятна света плавали по небу, как облака. Вся улица пропиталась кухонными запахами – люди рано готовили ужин, чтобы поесть до первой тревоги. У входа в убежище дружинник зажигал «летучую мышь». Он сообщил Роу: «Подняли желтый». Спички у него гасли, он не умел зажигать фонарь и к тому же нервничал – слишком много выстоял одиноких дежурств на пустынных улицах; ему хотелось поговорить. Но Роу спешил, ему было некогда.
С другой стороны моста была стоянка такси – одна машина еще не уехала.
– Куда вам? – спросил шофер, нерешительно поглядывая на небо, на световые квадраты между редкими звездами, на тусклый, едва различимый аэростат. – Э, да ладно, рискну. Там будет не хуже, чем тут.
– Может, налета не будет.
– Подняли желтый, – сказал шофер, и старенький мотор затарахтел.
Они поехали по Слоэйн-стрит и Найтсбриджу в парк, а оттуда по Бейсуотер-роуд. Изредка встречались пешеходы, торопившиеся домой – автобусы быстро скользили мимо светофоров; подняли желтый; пивные были переполнены. Люди подзывали с тротуаров такси; когда машина задержалась перед красным светом, пожилой джентльмен в котелке быстро открыл дверцу:
– Ах, извините… Я думал, что такси свободно. Вы едете к Паддингтону?
– Садитесь, – предложил Роу.
– Хочу попасть на семь двадцать. – Незнакомец с трудом отдышался. – Вот повезло! Как раз поспеем,
– Я тоже хочу на него попасть, – сказал Роу,
– Подняли желтый.
– Да, слышал.
Такси, дребезжа, двигалось вперед в сгущающейся темноте.
– В вашем районе сбрасывали вчера фугасы? – спросил седой джентльмен.
– Нет, по-моему, нет.
– Возле нас упали три. Уже пора поднимать красный.
– Да.
– Желтый подняли минут пятнадцать назад, – и он сверился с часами, словно высчитывая время между остановками скорого поезда. – Ага, вот, кажется, заработала зенитка. Пожалуй, в той стороне, за устьем реки.
– Я не слышал.
– Теперь уже осталось минут десять, не больше, – сказал пожилой джентльмен, держа в руке часы. Такси свернуло на Пред-стрит. Они проехали туннель и остановились. По затемненному вокзалу сновали, спасаясь от еженощной смерти, владельцы сезонных билетов; в строгом молчании, зажав в руках портфели, они торопливо ныряли в проходы к пригородным поездам; носильщики стояли в сторонке, наблюдая за этим шествием с ироническим превосходством. Им льстило, что они – постоянная мишень бомбардировщиков.
Длинный поезд темным силуэтом тянулся вдоль первой платформы, книжные киоски были закрыты, а шторы в большинстве купе опущены. Все это для Роу было внове и в то же время чем-то знакомо. Стоило ему это увидеть, и в памяти стали всплывать знакомые образы. Это была та жизнь, которую он знал.
С платформы не было видно, кто сидит в поезде; ни одно купе не желало открывать своих тайн. Даже если бы шторы были подняты, синие лампочки все равно давали слишком мало света, чтобы разглядеть, кто под ними сидит. Роу был уверен, что Хильфе поедет в первом классе; будучи эмигрантом, он жил в долг, а как другу и советчику леди Данвуди ему полагалось путешествовать с шиком.
Он прошел по коридору первого класса. Народу в купе было немного – только самые храбрые владельцы сезонных билетов так поздно задерживались в Лондоне. Роу заглядывал в каждую дверь, встречая встревоженные взоры синеватых призраков.
Состав был длинный, и, когда он дошел до последнего вагона первого класса, носильщики уже захлопывали двери в начале поезда. Роу так привык к неудачам, что удивился, когда, отодвинув дверь, сразу увидел Хильфе.
Хильфе был в купе не один. Напротив сидела старая дама, которая, заставив его сложить руки люлькой, наматывала на них шерсть, и теперь на Хильфе были надеты наручники из толстой, сальной и грубой пряжи для матросских носков. Правая рука не сгибалась, – запястье было забинтовано и положено в самодельный лубок, и на все это старая дама наматывала и наматывала шерсть. Зрелище показалось Роу нелепым и жалким, он видел оттопыренный карман, где лежал револьвер, а во взгляде, который бросил на него Хильфе, не было ни дерзости, ни насмешки, ни злобы, в нем читалось только унижение. Ничего не поделаешь, Хильфе всегда пользовался успехом у старых дам.
– Пожалуй, нам приятнее будет поговорить в другом месте, – сказал Роу.
– Она глухая, – сказал Хильфе, – глухая как тетерев.
– Добрый вечер, – сказала дама, – Говорят, что уже подняли желтый.
– Да, – подтвердил Роу.
– Безобразие, – сказала дама, продолжая наматывать шерсть.
– Отдайте негатив, – сказал Роу.
– Анна должна была задержать вас подольше, Я же просил ее дать мне время. В конце концов, это было бы лучше для нас обоих – добавил он с унынием.
– Вы слишком часто ее обжуливали, – сказал Роу. Он сел рядом и стал смотреть, как нитки ложатся друг на друга.
– Что вы собираетесь делать?
– Подожду, пока поезд пойдет, а потом дерну стоп-кран.
Вдруг где-то поблизости грохнули орудия – один, два, три раза. Старая дама глянула вверх, словно услышала какой-то невнятный звук, вторгнувшийся в ее тишину. Роу сунул руку в карман Хильфе и переложил револьвер к себе.
– Если вы хотите курить, мне это не мешает, – сказала старая дама.
– Нам надо переговорить, – сказал Хильфе.
– Нам не о чем разговаривать.
– Что им даст, если они схватят меня, а фотографий так и не получат?
