— До него еще так далеко, — поспешно возразил он.
— Не успеешь оглянуться, как оно придет. Я вот думаю: не позвать ли нам гостей? Нас всегда приглашают на праздники ужинать, а куда веселее позвать людей к себе. Ну хотя бы в сочельник.
— Пожалуйста, если тебе хочется.
— И потом мы все могли бы пойти к ночной службе. Конечно, нам с тобой придется не пить после десяти, но другим это не обязательно.
Он взглянул на нее с внезапной ненавистью — она сидела такая веселая, самодовольная, видно, обдумывала, как бы вконец погубить его душу. Он ведь будет начальником полиции. Она добилась того, чего хотела, — того, что она звала благополучием, и теперь душа ее покойна. Он подумал: я любил истеричку, которой казалось, что весь мир потешается над ней за ее спиной. Я люблю неудачников, я не могу любить преуспевающих. А до чего же благополучный у нее вид — она ведь одна из праведных. Он вдруг увидел, как это широкое лицо заслонило тело Али под черными бочками, измученные глаза Элен и лица всех отверженных. Думая о том, что он совершил и собирался совершить, он с любовью сказал себе: даже бог — и тот неудачник.
— Что с тобой, Тикки? Неужели ты все еще огорчаешься?…
Но он не мог произнести мольбы, которая была у него на языке: дай мне пожалеть тебя снова, будь опять несчастной, некрасивой, неудачливой, чтобы я снова полюбил тебя и не чувствовал между нами злого отчуждения. Ибо час уже близок. Я хочу и тебя любить до конца. Он медленно произнес:
— Опять эта боль. Уже прошло. Когда она меня схватит… — он вспомнил фразу из справочника: — грудь как в тисках.
— Тебе надо сходить к доктору, Тикки.
— Завтра схожу. Я все равно собирался поговорить с ним насчет моей бессонницы.
— Твоей бессонницы? Но, Тикки, ты же спишь как сурок!
— Последнее время нет.
— Ты выдумываешь.
— Нет. Я просыпаюсь около двух и не могу заснуть, забываюсь под самое утро. Да ты не волнуйся. Мне дадут снотворное.
— Терпеть не могу наркотиков.
— Я не буду их долго принимать, не бойся, я к ним не привыкну.
— Надо, чтобы к рождеству ты поправился, Тикки.
— К рождеству я совсем поправлюсь.
Он медленно пошел к ней через комнату, подражая походке человека, которой боится, что к нему опять вернется боль, и положил ей руку на плечо.
— Не волнуйся.
Ненависть сразу же прошла: не такая уж она удачливая, ей ведь никогда не быть женой начальника полиции.
Когда она легла спать, он вынул дневник. Вот в этом отчете он никогда не лгал. На худой конец — умалчивал. Он записывал температуру воздуха так же тщательно, как капитан ведет свою лоцию. Ни разу ничего не преувеличивал и не преуменьшил, нигде не пускался в рассуждения. Все, что здесь написано, — факты, ничем не прикрашенные факты.
«1 ноября. Ранняя обедня с Луизой. Утром разбирал дело о мошенничестве по иску миссис Оноко. В 2:00 температура +32°. Видел Ю. у него в конторе. Али нашли убитым». Изложение фактов было таким же простым и ясным, как тогда, когда он написал: «К. умерла».
«2 ноября». Он долго просидел, глядя на эту дату, так долго, что сверху его окликнула Луиза. Он предусмотрительно ответил:
— Ложись, дорогая. Если я посижу подольше, может, я сразу усну.
Но Скоби так утомился за день и ему пришлось продумать столько разных планов, что он тут же за столом стал клевать носом. Взяв из ледника кусок льда, он завернул его в носовой платок и, приложив ко лбу, подержал, пока сон не прошел.
«2 ноября». Он снова взялся за перо — сейчас он подпишет свой смертный приговор. Он написал: «Видел несколько минут Элен. (Опаснее всего попасться на том, что ты что-то скрываешь.) В 2:00 температура +33°. Вечером снова почувствовал боль. Боюсь, что это грудная жаба». Он просмотрел записи за прошлую неделю и добавил кое-где: «Спал очень плохо», «Плохо провел ночь», «Продолжается бессонница». Он внимательно перечел все записи: их потом прочтут судебный следователь, страховые инспекторы. Записи, как ему казалось, были сделаны в обычной его манере. Потом он снова приложил лед ко лбу, чтобы прогнать сон. После полуночи прошло только полчаса, лучше ему потерпеть до двух.
ГЛАВА II
— Грудь сжимает, как в тисках, — сказал Скоби.
— И что вы в этих случаях делаете?
— Да ничего. Стараюсь не двигаться, пока боль не пройдет.
— Как долго она продолжается?
— Трудно сказать, но, по-моему, не больше минуты.
Словно приступая к обряду, доктор взял стетоскоп. Доктор Тревис делал все так серьезно, почти благоговейно, будто священнодействовал. Может быть, по молодости лет он относился к человеческой плоти с большим почтением; когда он выстукивал грудь, он делал это медленно, осторожно, низко пригнув ухо, словно и в самом деле ожидал, что кто-то или что-то откликнется таким же стуком. Латинские слова мягко соскальзывали с его языка, как у священника во время обедни — sternum вместо pacem
[22]
.
— А кроме того, — сказал Скоби, — у меня бессонница.
Молодой человек уселся за стол и постучал по нему чернильным карандашом: в уголке рта у него было лиловое пятнышко, оно показывало, что временами, забывшись, он сосет этот карандаш.
— Ну это, по-видимому, нервы, — сказал доктор Тревис, — предчувствие боли. Это значения не имеет.
— Для меня имеет. Вы можете дать мне какое-нибудь лекарство? Стоит мне заснуть, и я чувствую себя хорошо, но до этого я часами лежу, прислушиваясь к себе… Иногда я с большим трудом могу потом работать. А у полицейского, как вы знаете, голова должна быть ясная.
— Конечно, — сказал доктор Тревис. — Мы мигом приведем вас в порядок. Эвипан — вот что вам нужно. — Подумать только, как все это просто! — Ну, а что касается боли… — и он снова застучал карандашом по столу. — Невозможно, конечно, сказать наверное… Я попрошу вас тщательно запоминать обстоятельства каждого приступа… причины, которые, по-вашему, его вызвали. Тогда мы, надеюсь, сможем наладить дело так, чтобы исключить эти приступы почти полностью.
— Но что у меня не в порядке?
— В вашей профессии есть слова, пугающие неспециалиста. Очень жаль, что нам нельзя употреблять вместо слова «рак» формулу вроде Н2O. Пациенты нервничали бы куда меньше. То же самое можно сказать и о грудной жабе.
— Вы думаете, у меня грудная жаба?
— Все симптомы налицо. Но с этой болезнью можно прожить много лет и даже потихоньку работать. Мы должны точно установить, что вам по силам.
— Нужно мне сказать об этом жене?
— Не вижу оснований от нее это скрывать. Дело в том, что такая болезнь означает… выход на пенсию.
