– С моей работой на «дакоту» не накопишь. Да и риск для иностранца. Генри, чересчур велик. Эти ребята иногда ссорятся, и тогда начинаются угоны самолетов, перехват товаров. Или полиция вдруг становится не на шутку прожорливой. В Парагвае исчезнуть легко и не обязательно исчезать. Кто будет поднимать шум из-за одного-двух трупов? Генерал обеспечил мир – что и требуется людям после гражданской войны. А один лишний покойник никого не волнует. Дознание в Парагвае не производится.
– Так что вы предпочитаете безопасную жизнь прелестям риска, Тули.
– Конечно, пользы от меня дочке мало, когда между нами три тысячи миль. Но по крайней мере она получает ежемесячно свой чек. А покойник прислать чек не может.
– И ЦРУ, наверное, все это не касается?
– Да не верьте вы этой чепухе, Генри. Я вам уже говорил – Люсинда романтическая девочка. Ей хочется иметь необыкновенного отца, а кого она имеет? Меня. Вот и приходится выдумывать. Статистика по недоеданию романтикой не пахнет.
– Вы бы привезли ее домой, Тули.
– А дом где? – сказал он, и я, оглядев каюту, тоже задал себе этот вопрос. Не знаю почему, но я не вполне ему поверил. Хотя он и был гораздо надежнее дочери.
Я оставил его наедине с виски и возвратился в свою каюту на противоположной стороне палубы. Каюта О'Тула находилась с левого борта, а моя с правого. Я смотрел на Парагвай, а он на Аргентину. В капитанской каюте все еще играли на гитаре и пели на незнакомом языке – может быть, на гуарани. Уходя, я не запирал дверь, однако она не открылась, когда я ее толкнул. Пришлось налечь плечом, дверь немного подалась, и в щель я увидел Вордсворта. Он стоял, не спуская глаз с двери и держа наготове нож. Увидев меня, он опустил нож.
– Входите, босс, – прошептал он.
– Каким образом?
Дверь была заклинена стулом. Он убрал стул и впустил меня.
– Надо быть осторожный, мистер Пуллен.
– А что такое?
– Слишком много плохой человек на судне, слишком много собачий кутерьма.
Нож у него был мальчишеский, складной, с тремя лезвиями, штопором и открывалкой и еще чем-то для выковыривания камней из лошадиных подков – торговцы ножами народ консервативный, школьники тоже. Вордсворт сложил нож и спрятал в карман.
– Итак, – произнес я, – чего же ты хочешь, пастушок счастливый?
Он покрутил головой.
– Он чудо, ваш тетя. Никто так не говорил старый Вордсворт. Ваш тетя прямо подходит к Вордсворт на улице перед кинотеатр и говорит: «О дитя, ты диво!». Вордсворт любит ваш тетя, мистер Пуллен. Пускай тетя поднял пальчик и говорит: «Вордсворт, умирай», и Вордсворт готовый умирать всякий минута.
– Да-да, – прервал я его, – все это прекрасно, но с какой стати вы забаррикадировались в моей каюте?
– Вордсворт пришел за картинка.
– И нельзя было подождать, пока мы сойдем на берег?
– Ваш тетя сказал – привози картинка целый, Вордсворт, быстро-быстро, не то твоя нога больше здесь не бывает.
Ко мне вернулось прежнее подозрение. А что, если в рамке, как и в свече, спрятано золото? Или же под фотографией скрыты банкноты очень высокого достоинства? Ни то, ни другое не казалось правдоподобным, но, имея дело с тетушкой, ожидать можно было чего угодно.
– Вордсворт таможня есть друзья, – продолжал он, – они не будут обдурачить Вордсворт, а вы чужой тут, мистер Пуллен.
– Но ведь это просто-напросто снимок Фритаунской гавани.
– Так-так, мистер Пуллен. Но ваш тетя говорил…
– Хорошо. Забирайте. Где вы будете спать?
Вордсворт ткнул большим пальцем в пол.
– Внизу Вордсворт уютней, мистер Пуллен. Люди поют, танцуют, веселый люди. Галстук не надо. Руки мыть вперед еда не надо. Вордсворт хочет лучше котлета без мыла.
– Берите сигарету, Вордсворт.
– Если разрешаете, мистер Пуллен, я сейчас эта курю.
Он вытащил из мятого кармана обтрепанную «усовершенствованную» сигарету.
– По-прежнему дурман, Вордсворт?
– Это как лекарство, мистер Пуллен. Вордсворт не очень хорошо чувствует теперь. Слишком много заботы.
– О ком?
– Ваш тетя, мистер Пуллен. Пока ваш тетя с Вордсворт вместе, она безопасный. Вордсворт дешевый стоит. Но теперь тетя другой друг, он стоит много-много. Он слишком старый, мистер Пуллен. Ваш тетя не молоденький. Ему нужен моложе друг.
– Вы тоже не молоды, Вордсворт.
– Моя нога еще не стоит могила, мистер Пуллен, как у новый друг. Вордсворт не доверяет этот друг. Когда мы сюда приехал, он шибко больной был. Он говорил: «Вордсворт, пожалуйста, Вордсворт, пожалуйста», полный рот сладкий сахар. Он жил дешевый гостиница, и деньги у него было мало. Гостиница хотел его выгнать, и он очень боялся. Когда приехал ваш тетя, друг плакал, как маленький малютка. Он не мужчина, нет, не мужчина, шибко нечестный. Сладко-сладко говорит, но делает все время нечестный. Зачем ваш тетя хочет покидать Вордсворт для такой нечестный человек? Скажите, нет, скажите Вордсворт зачем.
Его громадное тело опустилось на мою кровать, и он зарыдал. Впечатление было такое, будто подземный источник с трудом пробился сквозь каменную породу на поверхность и теперь стекал ручьями по расщелинам.
– Вордсворт, – сказал я, – неужели вы ревнуете тетю Августу?
– Как иначе, – ответил он, – она был мой маленький девочка. А теперь она разбивал мое сердце маленькие кусочки.
– Бедный Вордсворт. – Что еще я мог сказать ему.
– Она хочет Вордсворт уехал, – продолжал он. – Она хочет Вордсворт привозил вас, а потом совсем уехал. Она говорил: «Я дам тебе очень большой дашбаш, самый большой, ты вернешься Фритаун и найдешь себе девушка», но Вордсворт не хочет ее деньги, мистер Пуллен, не хочет больше Фритаун и не хочет никакой девушка. Вордсворт любит ваша тетя. Он хочет оставаться с ней, как поет песня «Пребудь со мной: темнеет звездный путь, кругом густеет мрак, со мной пребудь… Нет горечи в слезах…» [здесь и ниже строки гимна, сочиненного Г.Ф.Лайтом (1793-1847)] Нет, это не так, мистер Пуллен, этот слезы очень горький, Вордсворт говорит точно.
– Откуда вы знаете этот гимн, Вордсворт?
– Мы его всегда пели в соборе Святой Георгий на Фритаун. «Темнеет звездный путь». Много всякий печальный песня там пели, и все песни теперь напоминал моя маленькая девочка. «Пока мы здесь, мы ни о чем не просим, тебя мы чтим, тебе хвалу возносим». Что правильный, то правильный. Но теперь она хочет Вордсворт уйти, совсем чтоб Вордсворт уехал и никогда на нее больше не смотрел.
– Что за человек, к которому она приехала, Вордсворт?
– Вордсворт не говорит его имя. Язык будет сгорать, когда Вордсворт говорит его имя. Ох, ох, давно уже Вордсворт верный ваш тетя.
