– Вы поступили очень дурно, – только и сказала она. – Очень-очень дурно.
Мистер Висконти встал и, взяв фотографию Фритауна, изорвал ее на мелкие клочки.
– А теперь – на заслуженный отдых.
– Я же хотела отослать ее Вордсворту, – запротестовала было тетушка. Но мистер Висконти обнял ее за плечи, и они начали подниматься рядышком по мраморной лестнице, как пара стариков, которые сохраняют любовь друг к другу на протяжении всей долгой и многотрудной жизни.
7
– Они мне вас описали как аспида, – сказал я мистеру Висконти.
– Неужели?
– Собственно, описание это исходило не от детективов, а от шефа Римской полиции.
– Фашист.
– В сорок пятом году?
– Значит, коллаборационист.
– Но война уже окончилась.
– Все равно коллаборационист. Одни всегда сотрудничают с победителями, а другие поддерживают потерпевших поражение.
Опять слова его прозвучали как цитата из Макиавелли.
Мы пили с ним шампанское в саду, поскольку в доме в данный момент находиться было невозможно. Какие-то люди вносили мебель. Лазали по приставным лестницам. Монтеры чинили проводку и вешали люстры. Тетушка руководила всем.
– Я предпочел бегство новому виду коллаборационизма, – продолжал мистер Висконти. – Нельзя предугадать, кто победит в конечном счете. Коллаборационизм – временный путь. Не то чтобы меня очень волновал вопрос безопасности, но хотелось бы уцелеть. Вот если бы Questore [комиссар полиции (итал.)] описал меня как крысу, у меня не возникло бы никаких возражений. Я испытываю глубочайшую симпатию к крысам. Будущее мира зависит от крыс. Бог, как я его понимаю, создал целый ряд вариантов на тот случай, если какие-то из прототипов погибнут. В этом и есть сущность эволюции. Один вид выживет, другой вымрет. Мне совершенно непонятно, почему протестанты так ополчились против дарвиновской идеи. Быть может, если бы он сосредоточился на эволюции лишь овец и коз, это больше отвечало бы их религиозному чувству.
– Но крысы… – начал было я.
– Крысы – высокоинтеллектуальные существа. Когда мы хотим узнать что-то новое о человеческом организме, мы экспериментируем на крысах. И в одном отношении крысы, бесспорно, впереди нас – они живут под землей. Мы начали осваивать подземный образ жизни лишь во время последней войны. А крысы уже не одну тысячу лет понимают опасность жизни на поверхности. Когда взорвут атомную бомбу, крысы уцелеют. Какой им достанется изумительно пустой мир! Надеюсь, все-таки у них хватит ума не вылезать наверх. Представляю, как быстро пойдет их развитие. Будем надеяться, они не повторят нашей ошибки и не изобретут колеса.
– И все же странно, до какой степени мы их ненавидим, – сказал я. Я уже выпил три бокала и теперь разговаривал с мистером Висконти так же свободно, как с Тули. – Труса мы обзываем крысой, но трусливы как раз мы – мы боимся крыс.
– Комиссар полиции вряд ли боялся меня, но, может быть, у него было неприятное предчувствие, что я его переживу. Этот тип зависти испытывают только люди, которые находятся в абсолютно надежном положении. Я не испытываю зависти по отношению к вам, хотя вы гораздо моложе меня, потому что здесь все мы живем равно в благословенно ненадежном положении. Вы умрете первым? Или я? Или О'Тул? Все зависит от того, в ком сильнее выражена крыса. Вот почему теперь во время войны старики читают списки раненых и убитых с каким-то самодовольным удовлетворением. Может оказаться, что они переживут собственных внуков.
– Один раз я видел у себя в саду крысу, – сказал я и разрешил мистеру Висконти долить мне бокал. – Крыса стояла на клумбе неподвижно, буквально замерев ка месте, чтобы я ее не заметил. Шерсть у нее распушилась, как у птицы, когда та взъерошивает перья на холоду. Благодаря этому у крысы был не такой противный вид, как у гладкой. Не раздумывая, я бросил в нее камнем. Я промахнулся и думал, что она убежит, но она, прихрамывая, медленно пошла прочь. Очевидно, я перебил ей лапу. В изгороди была дыра, крыса направилась в ту сторону. Она тащилась очень медленно, один раз она в изнеможении остановилась и посмотрела на меня через плечо. Вид у нее был несчастный, и мне стало ее жаль. Я не мог швырнуть в нее камнем еще раз. Она доковыляла до пролома и исчезла. В соседнем саду жил кот, и я знал, что крысе все равно несдобровать. А она шла на смерть с таким достоинством… Я все утро потом мучился от стыда.
– И это делает вам честь, – одобрительно произнес мистер Висконти. – Как почетная крыса, я от имени остальных крыс прощаю вам тот камень. Выпейте.
– Я не привык пить шампанское по утрам.
– В настоящий момент ничего более полезного, чем привести себя в хорошее настроение, мы сделать не можем. Жена моя вся ушла в хлопоты, занята подготовкой к приему гостей и совершенно счастлива.
– Ваша жена?
– Да, я несколько предваряю события, но вчера вечером мы решили пожениться. Теперь, когда сексуальное влечение позади, браку не угрожает неверность или скука.
– Долгое время вы обходились без брака.
– Наша жизнь была, как говорят французы, mouvementee [здесь: бурная (франц.)]. Теперь я могу переложить большую часть трудов на ваши плечи. За моим партнером требуется надзор, но это я беру на себя. На мне будет также лежать забота об отношениях с полицией. Завтра вечером у нас будет начальник полиции. У него, кстати, очаровательная дочь. Жаль, что вы не католик, он был бы в высшей степени полезным тестем. Но, пожалуй, это еще поправимо.
– Вы говорите так, будто я собираюсь поселиться здесь до конца жизни.
– Я понимаю, в словах «до конца жизни» есть мрачный оттенок, почти как в выражении «пожизненное тюремное заключение». Но знаете, в здешних местах «до конца жизни» может с таким же успехом означать до конца дня, недели или месяца. Во всяком случае, умрете вы не в автомобильной катастрофе.
– Послушать вас, так подумаешь, что я молодой человек, ищущий приключений. О'Тул хочет, чтобы я отправился назад с завтрашним рейсом.
– Но вы теперь член нашей семьи. – Мистер Висконти положил мне на колено свою птичью лапу и даже слегка вонзил пальцы, чтобы я не вырвался. – В моем чувстве к вам есть что-то отеческое.
Он улыбнулся. Но если он хотел изобразить отцовскую нежность, то ему это не удалось – отсутствие зубов все испортило. Видимо, он заметил, что я гляжу ему в рот, и счел нужным объяснить:
– Когда-то у меня были превосходные протезы. Великолепные золотые коронки. Единственный вид драгоценностей, какие может носить мужчина и получать при этом одобрение женщин. Милые создания, им нравится касаться губками золота. К сожалению, наци в отношении золота были ненасытны, и, хотя я пытался соблюдать дружеские отношения, я счел, что будет безопаснее снять коронки. У одного офицера в гестапо был полный ящик зубов. Я заметил, что он всегда смотрит мне не в глаза, а в рот.
