А теперь моя жизнь почти закончилась. Я — проводник. У меня есть великая цель.
Вот что предсказали карты. Они создали расклад, который Эмма тщетно старалась изменить.
Но я не собирался огорчать ни Лив, ни Мэриан. Мы, не сговариваясь, обнялись. Никто не шевелился. Я словно очутился в собственном детстве, когда мама заключала меня в объятия перед уходом на работу. Мэриан что-то ласково прошептала мне на ухо. Я узнал цитату из Уинстона Черчилля:
— «Это еще не конец. Это даже не начало конца, но, возможно, это конец начала».
21.12
Остатки
Я поднялся в комнату Лены в Равенвуде, но ее там не оказалось. Я присел на ее постель и уставился в потолок, взял подушку и потерся о нее щекой. Когда умерла моя мама, я постоянно вдыхал запах ее подушек. Странно, что какая-то ее часть продолжала существовать. Может, и я не исчезну из памяти Лены?..
А ведь однажды мы сломали эту кровать, когда на нее рухнул потолок. Мы поссорились, и нас засыпало повалившейся с потолка штукатуркой. Тогда на стене выступили слова: «Не только ты переживаешь падение».
А сейчас они опять превратились из стеклянных в обычные. Такими они и были в день нашего знакомства. Значит, Лена пыталась убедить себя в том, что ничего не изменится и перед нами открыт весь мир.
Стены были исписаны обрывочными фразами — наверное, потому что Лена ощущала себя разбитой.
Кто имеет право судить судью?
Нельзя повернуть время вспять. Такое не под силу даже нам.
Шепотом, а не грохотом взрывов.
Что сделано — то сделано.
Думаю, она оставила мне послание на стене черным маркером. Как в старые добрые времена.
Дьявольская арифметика,
Что СПРАВЕДЛИВО в мире,
Разорванном пополам,
И я на одной половине,
А ты — на другой.
Что ЧЕСТНО, когда
Делить уже больше нечего.
Что принадлежит ТЕБЕ,
Когда я чувствую твою боль.
Грустная арифметика,
Безумная арифметика,
Моя формула пути,
Который предстоит пройти!
Вычитай, говорят они,
Отнимай, не плачь!
Про сложенье забудь,
Сразу умножай!
А я отвечаю им:
Те, кто стали остатком,
Ненавидят деление…
Я прижался лбом к стене рядом со стихотворением.
«Лена».
Она не отвечала.
«Эль, ты не остаток. Ты — выжившая».
Постепенно я расслышал ее обрывочные мысли.
«Нет. Ты не имеешь права требовать этого от меня».
Она, скорее всего, плачет в Гринбрайре. Надо бы разыскать ее.
«Подожди, Эль».
Я перестал метаться, вытер слезы краем рукава и достал из рюкзака новенький маркер, который предназначался Лене. Я постоянно держал его там — совсем как люди, которые хранят в багажнике запаску.
Сорвав с него пластиковую упаковку и сняв колпачок, я забрался на стул перед туалетным столиком Лены. Он заскрипел под моим весом, но не треснул. А если сломался? Все равно мне недолго осталось, вздохнул я, и глаза предательски защипало.
На потрескавшейся штукатурке потолка, испещренной умными и обнадеживающими словами, я нацарапал простую фразу.
Хотя поэт из меня никудышный, но зато я написал правду. «Я всегда буду любить тебя. Итан».
Найти Лену в Гринбрайре мне удалось быстро — она лежала на обугленной траве в том самом месте, где я обнаружил ее в тот день, когда она разбила окно на уроке английского. Она смотрела перед собой. Я молча лег рядом с ней.
— Знаешь, а небо изменилось, — тихо всхлипнула она.
Сейчас мы не использовали кельтинг. Обыденные вещи вроде разговора вслух казались нам настоящим сокровищем.
— Ну да?
— Я ведь подумала об этом, когда мы с тобой встретились впервые, — продолжала она. — Примерно так: «Я полюблю его, потому что небо изменилось».
Она помолчала и произнесла:
— Помню, как увидела тебя. Я ехала на машине, а ты играл в баскетбол с друзьями, мяч улетел за забор, ты побежал доставать его и посмотрел на меня.
— Точно. А я и не знал, что ты за мной наблюдала.
— Я чуть в столб не въехала на своем «катафалке»! — улыбнулась она.
— Эль, ты веришь в любовь до первого взгляда? — спросил я.
«А ты веришь в любовь после смерти, Итан?»
Это нечестно! Лучше бы мы поболтали о чем-нибудь другом! Например, о комендантском часе или о том, как мы пытались найти работу на лето — любую, лишь бы не в «Дэ…и…кин». О том, как мы волновались, получится ли у нас поступить в один колледж. О чем угодно!.. Она повернулась ко мне спиной, рыдая и выдирая из земли пожухлую траву. Я крепко обнял ее и долго не отпускал, а потом осторожно убрал прядь волос, заправив ее за ухо, и прошептал:
— Да.
«Что?»
«Я верю в любовь после смерти».
Она замерла.
— А твоя мама не забыла тебя, — наконец, вымолвила она.
— Нет, Эль. Я чувствую ее.
«Но я не хочу, чтобы ты приносил себя в жертву. Мне плевать — пусть будет хоть пятьдесят градусов и все растения сгорят!»
Я понимал, как ей тяжело: я и сам не мог ее оставить. Но я решил не ухудшать ситуацию.
«Дело в другом, Эль. Речь идет о гибели мира и всех, кого мы любим».
— Мне все равно, — замотала головой Лена. — Не могу представить себе мир, в котором нет тебя.
— Зато у тебя будет кое-что еще, — возразил я, доставая из кармана потрепанную карту, в течение многих лет висевшую в моей комнате. — Я отметил несколько маршрутов зеленым цветом. Просто посмотри на них. Я мечтал об этом всю жизнь — это места из моих любимых книг.
— Да, — глухо отозвалась она. — Джек Керуак.
— Или сделай свою собственную карту! Самое забавное, что раньше, до знакомства с тобой, я хотел смотаться отсюда побыстрей. И теперь я направляюсь в такое место, что дальше не придумаешь, но готов отдать все, чтобы остаться здесь. Забавно, правда?
Лена оттолкнула меня, и я от неожиданности выронил карту на землю.
— Не смей так говорить!
— Тогда сбереги ее ради меня, — пробормотал я.
Лена уставилась на сложенный в несколько раз лист бумаги, как будто я схватил гранату. Затем она расстегнула ожерелье и сняла его с шеи.
— Держи.
— Нет, Эль!
Глаза Лены заблестели, и я сдался: подставил ладонь, и ожерелье послушно скользнуло на нее. Серебряная пуговица, красная нитка, елочное украшение в форме звезды… Я взял Лену за подбородок и прошептал:
