— Оги, что ты делаешь?
— Я-то надеялся, что Тея отправилась на виллу собирать вещи в дорогу, но она оказалась возле фургона, привлечен- I ная собравшейся толпой.
— Куда это ты собрался с хозяйкой вечера? И почему бросил меня на этот кошмарный сброд?
— Я вовсе тебя не бросал.
— Ну перепоручил этому жуткому Моултону. Разве не так? Я тебя нигде не могла найти.
Я сделал вид, что оставить ее в одиночестве на этом вечере — мелочь, не стоящая внимания.
— Я отошел лишь на несколько минут.
— А теперь-то ты куда собрался?
— Послушай, Тея. Эта девушка попала в беду.
— Вот как? Серьезно?
— Уверяю тебя.
Стелла не вылезла из машины — сидела за грязным стеклом все в той же позе.
— И ты спасаешь ее от беды? — ядовито усмехнулась Тея.
— Можешь думать обо мне что угодно, просто ты не пред- | ставляешь, как это серьезно и в какой опасности она находится.
Я очень торопился уехать и понимал, что попался.
Тея стояла, кутаясь в свой rebozo, и глядела на меня — I глядела в упор и одновременно жалобно, твердо и вместе с тем растерянно. Она немного нервничала: будучи максималисткой, уверенной в себе, Тея понимала, что ведет себя не лучшим образом, и это ее пугало и в то же время подхлестывало, заставляя бравировать опасностью. В такие минуты от нее можно было ожидать всего. (К тому же она, подобно Мими, являлась великим теоретиком и адептом любви. Но между ними имелось и различие. Мими была самостоятельной и не опускала руки, когда мужчины ее предавали. Tee же это было совершенно чуждо. От многих мужчин, а особенно от Эйнхорна, мне приходилось слышать о фанатизме женщин по отношению к любви. Жизнь женщины вертится вокруг любви и сосредоточена в ней одной, в то время как мужчины имеют и другие интересы и потому не склонны превращать любовь в манию. Из бесед с Эйнхорном всегда можно было почерпнуть нечто разумное.
— Но это истинная правда, — сказал я. — Оливер совсем обезумел и утром пытался ее убить.
— Что ты мне голову морочишь! Кого способен тронуть этот несчастный кретин! И почему именно ты вызвался ее защищать? Как это тебя угораздило?
— Потому что, — отвечал я, нетерпеливо пренебрегая логикой, — она попросила меня увезти ее из города. Она хочет добраться до Мехико, а на автобусе ей ехать нельзя. Полиция может задержать и ее.
— Если даже и так, то при чем тут ты?
— Как ты не понимаешь! Она меня попросила!
— Просто взяла и попросила? Или попросила, потому что так тебе хотелось?
— Как ты себе это представляешь?
— Ах, тебе непонятно! Я видела, что с тобой делается, когда мимо проходит красивая или даже не очень красивая женщина!
— Ну… — промычал я, собираясь сказать, что считаю такую реакцию вполне нормальной, но тут же передумал, едва не ляпнув вместо этого: «А как же те мужчины на Востоке, морской кадет и прочие?» Но я сдержался, хотя эти слова уже вертелись у меня на языке, обжигая его ядом. Я вспомнил, что счет пошел на минуты, увидел мексиканцев, слушающих нашу ссору с таким вниманием, словно им зачитывали Евангелие.
— Тебе что, очень нужен скандал? — спросил я. — Она действительно в опасности, и не мешай мне. А отношения можем выяснить потом, без свидетелей.
— Ты так спешишь из-за Оливера? А здесь защитить ее от него ты не можешь?
— Я же говорю, что он опасен! Понятно? — Меня била дрожь нетерпения. — Собрался бежать и тащить ее с собой!
— Ах, так она задумала его бросить, и ты ей в этом помогаешь! -
— Нет! — рявкнул я, но тут же сбавил тон: — Почему ты не хочешь меня понять! Уперлась, и ни с места!
— Да ради Бога! Поезжай, если надо! О чем спор! Или ты ждешь моей санкции? Так не жди! Это же смешно. Она вовсе не обязана с ним ехать, если не хочет.
— Да, не хочет! Именно так! И я помогаю ей этого избежать!
— Ты? Ты будешь рад, если она убежит от Оливера.
Я всей своей тяжестью повис на ручке.
— Оги, не надо, не делай этого! Слушай, утром мы едем в Чильпансинго. Почему бы не забрать ее к нам? В наш дом он не ворвется.
— Нет, я уже решил. Я обещал и менять ничего не буду.
— Ну да, тебе стыдно менять решение, чтобы поступить правильно!
— Возможно, — согласился я. — Очень может быть, что ты знаешь, как лучше, но тебе меня не остановить.
— Не уезжай! Не надо!
— Послушай, — повернулся я к ней, — а может, ты поедешь с нами? Мы довезем ее до Куэрнаваки, вернемся и будем дома через несколько часов.
— Нет, никуда я не поеду.
— Ну что ж, тогда до скорого.
— Каждый, кто тебе польстит, может вить из тебя веревки! Я и раньше тебе это говорила. И со мной было так же. Я обхаживала тебя, льстила и добилась своего. Но вечно так продолжаться не может. Всегда найдется та, чья лесть будет слаще!
Она больно ранила меня этими словами, причинившими боль и ей самой. Я понимал, что саднить и кровоточить эта рана будет во мне еще долго. Последним нечеловеческим усилием я ухватился за ручку и дернул ее. Мотор взревел, и я быстро сел за руль. В свете фар я видел платье Теи. Она стояла и ждала — видимо, смотрела, что я буду делать дальше. Мне хотелось выскочить из машины, но та уже двигалась по мостовой, успев преодолеть порядочное расстояние. Мне казалось, что она едет сама и я не в силах обуздать ее. Так часто бывает с машинами: когда ты сомневаешься, решение принимает она.
Я свернул на Куэрнаваку, на крутую извилистую дорогу, темную, с плохой разметкой. Теперь мы находились над городом и видели его огни, с высоты похожие на кучку тлеющих угольков. Я выжимал максимальную скорость, понимая, что люди, наблюдавшие за нами на площади, очень скоро сообщат обо всем Оливеру. Я думал, что в Куэрнаваке Стелле лучше взять такси, чем ехать на автобусе, который будет останавливаться у каждого столба, так что Оливер сможет легко его догнать.
На ужасной для столь темной дороги скорости мы мчались на Куэрнаваку, врезаясь в теплый, напоенный запахом апельсиновых рощ воздух, и чем выше в горы поднимались, тем слабее становилось ощущение опасности, избегнутое нами зло словно уменьшалось в размерах и с высоты казалось незначительным. Отсюда Оливер виделся нам глазами Теи — жалким глупцом. Стелла спокойно курила, прикуривая от зажигалки на приборной доске, и, глядя на ее безмятежное лицо, трудно было представить, что она всерьез считала Оливера опасным. Даже если он и угрожал ей пистолетом, то в сердцах, и убегала она не столько от него, сколько от постигшей его беды.
— Я вижу впереди огни, — сказала она.
Это были сигнальные огни объезда, и я вел машину по рытвинам и колеям, проложенным повозками, пока не показался знак со стрелкой, указывающей вверх. Следы шин вели в двух направлениях, и я взял вправо, что оказалось ошибкой. Дорога все сужалась, и вскоре я уже ехал по траве и веткам, но дать задний ход не решался и все ждал, когда дорога станет шире, чтобы развернуться. Наконец я нашел подходящее место. Разворачивался я как можно осторожнее, боясь увязнуть, но неуклюжий фургон не смог сделать полный разворот. Я медленно отжал сцепление и дал задний ход, но коробка передач работала плохо и мотор заглох. И, надо сказать, к счастью, поскольку под правым задним колесом я ощутил подозрительную мягкость. Выбравшись из машины, я увидел, что она стоит на травянистом взгорье у самого края обрыва. Определить на глаз его высоту не представлялось возможным, но, поскольку мы постоянно ехали в гору, думаю, там было футов пятьдесят. Меня бросило в пот. Слегка приоткрыв противоположную дверцу, я тихонько сказал Стелле:
