Наверное, «месье Поль» был священником, миссионером в той, довоенной жизни. Как это было давно!
Я вспоминал, как мы ездили с Мари на Ривьеру летом тридцать девятого. Последний раз мы были счастливы вместе. Ей нравилось быть в центре внимания — помню, как она ответила мне, когда я делал ей выговор по поводу кого-то из ее поклонников: «Если хочешь, вызови его на дуэль, а я посмотрю на это зрелище!» Но она всегда возвращалась ко мне. И всё же была патриоткой — «прекрасная Франция» была для нее не пустым звуком!
Она и была центром нашей группы. Хотя командиром был Андре. Еще в группе были Марселец, бывший матрос; Иван, русский, бежал из лагеря пленных, кажется, летчик, и я не знаю его подлинного имени, мы звали его так; еще Легионер, действительно отслуживший в Иностранном легионе; а также Фернандо, Родриго и Исабель — двое парней и девушка, испанцы, у них были какие-то проблемы с режимом Франко после их гражданской войны. Нет, радиста у нас не было — мы передавали всё Андре, а он «месье Полю» во время его приездов в Тулон. И основную информацию добывала Мари, а мы были на подхвате. Я даже не мог у нее появляться открыто, ведь по документам я был совсем не ее муж — лишь иногда, не чаще чем раз в месяц или два… Потому я ждал, когда мы, выполнив приказ, должны наконец будем бежать из Тулона. В Швейцарию — и будем жить там до конца войны, а затем долго и счастливо, пока смерть не разлучит нас. Мы были молоды и верили в лучшее.
В тот день мы собрались все в доме Мари. Родриго с Исабель изображали влюбленную пару снаружи, на улице, а мы шестеро ждали в квартире этажом выше. «Месье Поля» не было, он никогда не ходил с нами на акции, лишь передавал приказы, а после принимал рапорт. Мы слышали, как все подъехали, сначала зашли гестаповцы, осмотрели внизу — и поднялись к нам, позвонили в дверь. Тут выглянула соседка напротив, мадам Тарваль, и сказала, что «это квартира месье Дефанжа из интендантства (на это имя были документы у Андре), но сейчас он в отъезде, там никого нет». Она отвечала искренне — мы зашли с черного хода и сидели тихо, не зажигая свет. Милейшая старушка, чуждая войне и политике — я узнал, что ее после арестовали и отправили в концлагерь, всего лишь за то, что она невольно выручила нас!
Мы сидели и слушали. Так как в квартире-«клубе» Мари нередко бывали интересующие нас лица, то мы сделали прослушку — скрытые микрофоны в нескольких комнатах, а наверху не репродуктор, а телефонный аппарат, и если снять трубку и нажать одну из кнопок под ним, то слышно, что происходит в выбранном помещении. И тогда слушал я — как этот подонок насиловал Мари! Но Андре приказал ждать, не вмешиваться! Мы должны были войти, лишь когда мерзавец уснет после бокала вина. Снадобье дал «месье Поль», и несколько раз повторил, всё должно быть по всей форме, не просто труп, но с фотографиями и подписанным приговором. И если бы поднялся шум — по улице даже в этот час ездили и ходили немцы, нам было бы не уйти.
А после мы не поняли что случилось. Затем Мари сказала странным и спокойным голосом — заходите, я открою. Она прижимала к лицу окровавленное полотенце — и упала в обморок, лишь отперев дверь. Эта немецкая скотина ударила ее саблей, снизу вверх, вот сюда, в скулу — и клинок был острый, как бритва, слава богу, череп не рассек, но снес ей щеку, ухо, нос, левый глаз — как она не упала сразу от боли, а еще сумела нас впустить, не знаю! Андре наложил повязку, что еще мы могли сделать? Затем мы разошлись, как было сговорено, Иван с Марсельцем в подъезд, Легионер с Фернандо к черному ходу, Родриго с Исабель так и прогуливались внизу, ну а я и Андре приступили к исполнению приговора, эта фашистская свинья уже пришла в себя, но не могла шевелиться, так и было задумано, чтобы он всё видел и понимал.
Так что не было сцены из фильма — когда он всего лишь бьет Мари кулаком, не успев выпить вина, тут вбегаем мы, он выхватывает саблю, а мы пытаемся одолеть его приемами французского бокса сават. И тем более не могло быть — когда он хочет добить меня, раненого, и тут очнувшаяся Мари хватает со стены рыцарский меч и отважно вступает в бой. Там было оружие, развешанное по стенам — но не в этой гостиной. И конечно, женщина не может так легко и долго махать громадным двуручником — это лишь кино. Не говоря о том, что эпизод явно затянут — и такой шум был бы слышен на улице первому же немецкому патрулю. И что в таком случае делали наши товарищи на лестнице? Но сама сцена снята эффектно. Эх, если бы всё было так!
Ну а после нам надо было бежать как можно скорее и дальше. Порознь — так легче было затеряться. Я сопровождал Мари, «несчастную жертву мужа-ревнивца», мы ехали к швейцарской границе, вместе, но при проверке документов не показывая, что знакомы. Это спасло ее, когда меня сняли с поезда. На вторые сутки немцы уже устраивали по всей Франции облавы, проверку с личным досмотром и обыском багажа, не ограничиваясь одними документами. Я взял кортик Тиле — по бумагам, я был отставным офицером, мог иметь кортик в вещах. Из глупого самолюбия — кортик того самого адмирала, которого так боятся британцы. Если бы не слухи о британской контрибуции и если бы я не был моряком… Глупость, мальчишество, погубившее всех нас! Но я сделал это — и уже не повернуть назад.
Это был наградной кортик — Почетный кортик кригсмарине, украшенный бриллиантами, с золотым эфесом и дамасским клинком. Всего их было сделано, кажется, полсотни, и награжденные были наперечет, ведь кортики вручал, по уставу, лично командующий немецким флотом. И эта вещь никак не могла оказаться у французского отставного офицера! Немецкие жандармы не были знатоками флотских наград, но, не разъясняя причины, предложили мне сойти, вежливо предложили, «формальность, месье, уладим — и поедете следующим». А Мари поехала дальше одна — слава богу, немцы не поняли, что мы были вместе! Затем приехал немец-флотский, увидел кортик — и для меня начался ад!
Не верьте, что попав в гестапо, можно молчать. Меня сломали через сутки. Я рассказал всё, что знал, про всех — и про Мари тоже, надеясь, что она уже в Женеве! Странно, но немцы не знали про ее ранение — а ведь в квартире осталась ее кровь, и полотенце, и бинты! И окровавленный меч — это лишь в фильме она носит катану в зонтике, ну как бы это было возможно, у японского меча клинок не только длиннее, но и изогнут, и спрятать его так, переделать зонтик под ручку-ножны, просто нельзя! И не было никогда сцен, где она, в секунду выхватив меч, рубит немецкий патруль или убивает их офицеров, подошедших к одинокой даме на вечерней улице — если бы всё было так ярко, просто и красочно, как в фильме! Но она сумела уйти в Швейцарию, в ее состоянии и не попасться — вот это был подвиг!
А у меня были очные ставки с теми, кого поймали. С Марсельцем, с Фернандо, с Легионером — и хочу верить, что не я первый заговорил, выдав всех. Слышал, что Иван был убит, пытаясь перейти границу в Швейцарию. Андре был арестован позже, уже в сорок четвертом. Про Родриго и Исабель ничего не знаю, но никогда после не слышал о них как о живых — хочу надеяться, что их не поймали, и они живут где-то, долго и счастливо. Как не вышло у меня.
Я не знаю, отчего меня не расстреляли — как всех моих товарищей. Может быть, считали более важной фигурой — если привезли в Берлин и допрашивали уже там. И каждый день я ждал смерти — ну а после пришли русские.
