Прав был великий император, когда сказал: «Помилуй Бог, но я русский!» И это чувство сопричастности к великим свершениям Михаил всячески берег в себе с того дня, когда разглядывал легендарный Константинополь — русский Царьград, — и любовался Святой Софией, что была снова осенена православным крестом.
В этом величественном соборе он впервые не сдержал слез и, как заклятие, читал строчку из приказа, что отдал Петр Федорович по армии и флоту: «Имя русское держать честно и грозно!»
Весь поход юный гардемарин мечтал участвовать в битве и, может быть, совершить подвиг. Михаил даже представил, как в клубах дыма и пламени он с саблей в руках ведет матросов на абордаж и первым врывается на палубу ненавистного «британца», а там…
Гибралтар
— А мы не будем торопиться, ваше императорское высочество, ибо поспешишь — людей насмешишь!
— Я согласен с вами, Михаил Илларионович!
Царь московский Александр Петрович только усмехнулся, слушая старого фельдмаршала, известного своей тучностью, но еще более хитростью и истинно византийским коварством.
Князь Голенищев-Кутузов был намного младше главнокомандующего русской армией фельдмаршала Александра Суворова и, еще не достигнув шестидесяти лет, все еще оставался чрезвычайно энергичным и предусмотрительным человеком.
Впрочем, первое свое качество «старый лис» тщательно скрывал, и все окружающие видели в полководце чрезвычайно ленивого сибарита, любящего с юношеским пылом волочиться за молоденькими девушками. И тем опасен был старый служака, в котором качество лесной бестии с рыжей шкурой сочеталось с мертвой хваткой матерого волка.
Александр, так уж у него получилось, первый раз оказался на настоящей войне — стычки с воинственными инородцами в Сибири таковой не являлись, обычное дело в тех далеких землях. И сам хорошо понимал, что генерала из него не выйдет, потому все военные дела цесаревич спокойно переложил на фельдмаршала, чему тот был несказанно рад.
Нанесенная поляком в Берлине рана продолжала беспокоить Александра Петровича, причем так, что он официально отказался от императорского престола, прекрасно осознавая, что управлять столь огромной страной в полную силу он никогда уже не сможет.
Государственный совет принял это отречение, но оставил его в строжайшей тайне. Однако уйти на покой царю Московскому так и не удалось. После тайной беседы с родителями, на которой он присутствовал вместе со своей женой, испанской инфантой Марией, судьба и государственный долг забросили его сюда, под знойное небо древней Иберии.
Заполучив такого союзника, как Испания, Антанта чрезвычайно усилилась. Недолго думая, Петр подписал со своим «кузеном», а фактически с премьер-министром Годоем, тайное соглашение, по которому передавались не только линейные корабли в обмен на мексиканские земли, но Россия брала на себя многие обязательства, одним из которых было взятие английской крепости Гибралтар.
Последняя была построена на скалистой косе, не так давно отнятой у Испании, и фактически запирала вход в Средиземное море. Терпеть такую «занозу» Петр Федорович и генерал Гош не желали категорически, а потому снарядили небольшой корпус с мощной осадной артиллерией, что вместе с испанскими войсками приступил к штурму британской твердыни, в бухте которой стояла эскадра адмирала Коллингвуда.
— Ничего, пушки расставлены, пора начинать концерт! — чуть нараспев, на исконный русский манер, произнес Кутузов, ехидно улыбнулся и потянулся, как сытый кот. — Дня два-три бомбим хорошенько, а там британцы пардона и запросят. Так что, ваше величество, не волнуйся, долго сидеть здесь не будем. У нас и так дел много. Всему свое время!
Последние фразы в устах старого фельдмаршала прозвучали с такой нескрываемой угрозой, явственно просквозившей в чуть суховатом голосе, что Александр Петрович удивленно выгнул брови и задумался…
Слова лукавого фельдмаршала явно относились не к англичанам, а к кому-то другому. Это не могло не насторожить уже битого жизнью великого князя. Но он твердо знал — переспрашивать Кутузова нельзя, тот всегда хранит свои планы в тайне.
Оставалось только думать и гадать…
Трафальгар
…И вот в клубах дыма и пламени он ворвался на палубу британского линкора «Виктория», самого мощного корабля «владычицы морей». Взмах абордажной саблей, другой — враги валятся как снопы, и перед глазами кормовой флаг — белое полотнище, перечерченное красным крестом. Руки сами тянутся к нему, а потом…
Серебряный крест на оранжево-черной колодке, знак отличия ордена Святого Георгия — заветная награда для любого солдата и матроса, и гардемарины тут не исключение. И теперь он георгиевский кавалер, но недалек тот день, когда его грудь украсится белым крестиком, в центре которого на медальоне изображен всадник, пронзающий копьем змея.
Перед глазами всплыл императорский указ, в котором расплывались строчки, от которых в груди стало жарко: «За бесподобную храбрость при взятии вражеского флагмана означенного корабельного гардемарина произвести в первый офицерский чин».
— О чем задумались, юноша?
Участливый голос боготворимого на эскадре адмирала вывел гардемарина из почти детских мечтаний. Хотя… Плох тот сержант, что не мечтает об офицерских погонах, а уж про золотых адмиральских «орлов» и говорить не приходится.
Федор Федорович Ушаков взирал на Лазарева с такой мудрой улыбкой понимающего отца, что Михаилу показалось, что его мысли прочитаны. И от этого багровый румянец моментально окрасил юношеские щеки, покрытые нежным пушком.
— Ну, полноте, мой мальчик! — адмирал усмехнулся, но тут же добавил такие слова, от которых Лазарев окончательно впал в смущение. Парню показалось, что румянец расползся по всему телу. — О славе мечтать, господин корабельный гардемарин, можно, но война это не только подвиг, но каждодневный, тяжелый труд — соленый пот, пропитанный запахом моря! Вот так-то!
— Так точно, ваше высокопревосходительство!
Лазарев вытянулся во фронт, но адмирал уже глядел в сторону. Ушаков уставился на еле видимую полоску берега и, властно расставив ноги на качающейся палубе, поднес широкую ладонь к глазам, будто стараясь что-то там разглядеть.
— Мыс Трафальгар… К вечеру наша эскадра будет уже в Кадисе, надеюсь, союзники не подкачали и готовы к бою. Но где же британские корабли, прах подери?!
Восклицание вырвалось у старого адмирала невольно. Подобное чувствовал и Михаил. Он, как и все русские моряки, находился в нервозном состоянии все эти прошедшие дни.
Действительно, происходило то, чего просто не могло быть. «Владычица морей» пропустила русскую эскадру, и ни одного паруса на горизонте он так и не увидел — море словно вымерло…
Дюнкерк
— Царь-батюшка, мы же щелкаем хлебалом, как ты изволишь выражаться сам!
Никогда еще контр-адмирал Грейг не пребывал в столь лютом бешенстве и потому, впервые в жизни, позволил в адрес императора произнести столь нелицеприятную правду, пусть за глаза и втихомолку, чтобы никто не услышал. Хотя, положа руку на сердце, эти самые слова он сказал бы Петру Федоровичу прямо в глаза, появись последний в гавани.
