На все это он смотрит сверху. Он видит, как солнечные лучи падают на склоны гор и постепенно бледнеют — словно мед струится по склонам скалы. Внизу луга осыпаны золотой пылью, а над лесами парит разогретый пепел. Все вокруг, соревнуясь друг с другом, хочет стать еще прекрасней, чем раньше. Все: вода, горы, небо, то, что течет, и то, что неколебимо, и то, что ни то, ни другое, — все сущее спаяно вместе, перетекает друг в друга и делится с миром. Все — вокруг нее и из-за нее, думает он и говорит себе там, наверху. Красоте есть место…
Мальчишки смеются и силятся забраться обратно на доски. Они что-то кричат Жюльет, плюясь водой и приглаживая мокрые волосы. Теперь слышно, что они кричат: «Мадемуазель, погодите, мы вас возьмем на буксир».
И она соглашается. Вот они подплывают, привязывают к корме своего плота веревку от лодки и берутся за весла.
Она подыграла мальчишкам и теперь медленно плывет за плотом; она ближе, еще ближе. Вдруг откуда ни возьмись Шови со своей вечно мятой шляпой; он идет к берегу ей навстречу и там величавым жестом снимает шляпу, открывая плешивую голову.
Руж бросается на него, потом кричит остальным зевакам:
— А вы? Вы-то что здесь забыли? — И, не скрывая гнева: — Вы тут у себя дома, что ли? Убирайтесь сейчас же, поняли?
В тот же послеполуденный час у Миллике играют в кегли, и между двумя бросками шаров вдруг опять звучит чудная музыка и уже не стихает до самого вечера. Игрокам в кегли не до нее: очки на грифельной доске куда важнее.
Тишина.
Вот другая нота, а потом постепенно и целая гамма, сначала робко, потом все быстрей и быстрей, вверх и вниз, вверх и вниз, как струя водопада, летящая разом на землю и ввысь.
Наступает вечер, и тут начинают звучать аккорды басов. Первый аккорд, за ним еще и еще.
Их берут бережно, и слышно, сколько любви в движениях пальцев.
Глава девятая
К Миллике, пряча улыбки, стали сходиться клиенты.
Миллике стоял прямо, опершись руками о край стола. Ему говорили:
— Ну что, как племянница?.. Похоже, у нее все в порядке?
Миллике пожал плечами, завел руки за спину; однако, подцепив его на крючок, никто не собирался упускать добычу.
— Н-да, люди, похоже, болтают не зря. Кому же и знать, как не вам. Похоже, Руж обставил ее жилище… Накупил самой лучшей мебели…
Миллике снова попятился и, уже стоя в дверях, решился:
— О! Можете быть спокойны. Недолго им там осталось.
— И что ж ты придумал?
В понедельник история с плотом пришлась как нельзя кстати. Она наделала шума в деревне. Мамаши двух пареньков отправили их в постель без ужина, а потом все разболтали соседкам.
— Как же, у Ружа они не скучают. Семейные купания завели…
Миллике как раз подавал им выпивку и оторваться от стаканов не мог, но, сделав дело, грохнул графином об стол:
— Отвяжитесь вы от меня, наконец! Будто я и сам не знаю, что делать…
— Ну-ну!
— Вы-то думаете, что я попал впросак, а время работает на меня!
Раздался хохот, и кто-то спросил:
— Ну, а потом, когда ты наконец решишься?
— Чего проще? Подам жалобу.
— На кого? Ты сам же ее и выгнал!
— Я выгнал?
— Твоя жена, если хочешь… Жена или ты — для закона нет разницы.
— Сначала надо решить…
— Чего решать, все равно ты в ответе… Ну, ладно, подашь ты жалобу, а потом? Что, заберешь ее обратно?
Снова раздался смех, потому что вся соль была в этом, и Миллике приходилось слушать: «Как ни поверни, ты внакладе…» И это была правда.
Маленькая служанка часами что-то вязала в своем углу. Воробьи вили гнезда в ветвях платанов, заполняя все своим гомоном и роняя едкий помет на столы. Миллике в грязной рубахе и стоптанных туфлях едва волочил ноги. Он появлялся в дверях и смотрел на редких теперь клиентов, хотя каждый вошедший казался ему личным врагом. Вдобавок ему приходилось избегать встреч с женой, которая, к несчастью, недолго пролежала в постели.
Руж не приходил.
А она продолжала ловить с ними рыбу. Ей находилось дело каждое утро, когда они садились в лодку и плыли снимать сети. Она управлялась с рулем; Руж говорил ей: «Направо… Налево… Прямо…» — а она тянула то за ту, то за другую бечевку, сидя на задней скамье. Весь конец месяца и большую часть следующего стояла отличная погода. Казалось, что лучше места для нее не придумаешь. Серая вода порой меняла цвет на оранжевый и лимонный. Иной раз казалось, что плывешь по клеверному полю, раздвигая веслами стебли. Она была здесь как дома. Чайки и редкие гости, лебеди, раздували перья от злости, когда они подплывали чересчур близко; кроме них, ни одной живой души не было вокруг (птицы в лесу уже перестали петь), только вода и ее многоцветье, только песок и камни.
…Они были у вершины угла из двух морщин на воде, которые плавно расходились, словно складки на платье. Она еще немного подтянула левую бечеву, и они пошли прямо на бакен. Мужчины бросили весла, Декостер устремился на нос как раз в ту секунду, как лодка уткнулась в бело-красную бочку (самые различимые издалека цвета) с еще светящимся, но ничего не освещающим фонарем. Декостер взял в руки пузатый фонарь с едва заметным в розовом воздухе огоньком. Фонарь передали Жюльет, и она поставила его на корме. Чтобы не мешать, она сидела, обхватив руками колени. Мужчины потащили сеть, нагибаясь и выпрямляясь в розовом свете. Стоя бок о бок, наполовину склоненные над водой, они орудовали розовыми руками и бросали рыбу под ноги. Потом наконец солнце встало из-за горы, и тогда цвет, и свет, и сам мир словно родились заново. На руках мужчин заплясали огоньки, подобные сонму других, живших в каждой волне…
Солнце не делало разницы между нею и ними, оно любило ее не меньше их, его старых знакомых и верных спутников. Свет ложился ей на висок, на щеку, на гладкие пряди волос, сверкавшие, как стальные клинки. Мельчайшие жилки проступали на шее сбоку, у горла. Она обвивала руками колени и оборачивалась к солнцу, толчками поднимавшемуся из-за горы, словно гора крепко держала его, а солнце просило ее: «Отпусти!» В воздухе веяло теплом, пахло рыбой, пятна света играли на ее плече и изгибах тела. Не выпуская из рук сеть, Руж спросил:
— Ну что, мадемуазель Жюльет, все в порядке? Не слишком скучаете?
Сеть уже висела складками на борту, свиваясь гирляндой из поплавков и грузил; она улыбнулась и покачала головой.
Она была как драгоценность, украсившая их жизнь.
— Скоро конец, — сказал Руж и снова посмотрел на нее.
Они подплыли ко второму бакену и уткнулись носом в распиленную бочку.
— Ну вот, мадемуазель Жюльет, задело! Вы нам снова нужны…
Она вздрогнула и огляделась по сторонам. Они возвращались к берегу. Как всякий раз, когда они ловили с пяти до семи-восьми утра. Мужчины гребли, сидя спиной к земле и лицом к солнцу. Они плыли с востока, со стороны света, где Иерусалим, на запад, к камышам устья Бурдонет, которые росли прямо на глазах, образуя стену, перед которой далеко в воде расплывалось желтое пятно. Они направлялись к высокой скале, немного повернули лодку — и вот уже стал виден дом с трехцветной крышей. Вокруг никого не было, час купания еще не настал, деревня жила своей жизнью за молчаливыми виноградниками. Мужчины гребли, она сидела на руле.
