Звали его отец Урбан.
К моей радости, падре оказался не только хорошо образованным — он закончил факультет свободных искусств в Сорбонне, но и прекрасно знал народный язык, так как сам был баском из Герники. Но после получения степени магистра искусств он не пошел дальше учиться, а вернувшись на родину, принял постриг.
В общем, мы с ним быстро спелись на вопросе бесплатного народного образования на васконском языке. Он сам уже делал подвижки в этом направлении с детьми замковой прислуги, периодически вызывая этим недовольство барона, хотя барону это ни мараведи не стоило.
— Только, сир, приходская церковь не существует сама по себе, — убеждал он меня, видя в первую очередь перед собой мальчишку, не совсем понимающего сложность реалий. — Над ней епархия стоит. Будет приказ из епархии — будут это делать все. Даже те, кто не хочет. Не будет такого указания от епископских викариев — все ляжет на плечи лишь нескольких подвижников. А этого недостаточно для того, чего в итоге желает ваше величество…
— Падре, не агитируйте меня за Царствие Божие и счастье народное, — возразил я ему с апломбом мажора. — У нашей программы есть весомый административный ресурс в виде кардинала в Помплоне. Он мой дядя, если что…
Священник заразительно засмеялся, вызвав ответный хохот и у меня.
Пришлось посылать за сидром.
— Воистину, сир, в наших палестинах даже благое дело не сотворить без родственных связей.
Оказалось, что отец Урбан шапочно знаком с дю Валлоном, еще по школярским годам в Сорбонне. Так что мне только и осталось замкнуть их друг на друга, авось не сопьются. И объяснить уже обоим принцип печатного станка Гутенберга (уже изобретенного) и японской восковой печати по шелку (тут пока незнаемой) — пусть думают, как изыскать для этого местные ресурсы.
Бхутто при них стал консультантом по каллиграфии. Официально. Пусть им шрифты для пуансонов разрабатывает. И над душой у ювелира постоит, чтобы тот сделал все как нужно.
— Ваша задача имеет высший государственный приоритет, — высказался я напоследок, внимательно вглядываясь в лица этой троицы, угадывая: прониклись ли?
Вроде прониклись.
Падре, благословив нас на дальнейшие труды, откланялся по причине того, что ему необходимо наставить на путь истинный и поддержать духовно шевальересс, которая сегодня будет приносить мне обеты вассала.
А мы втроем — я, шут и Бхутто, расписали проект типографии в замке Дьюртубие. На основе винтового пресса пока, благо специалист под рукой имелся — с Нанта за собой таскаем. А вот изготовлением пуансонов грузить будем златокузнеца.
Затык оказался в бумаге.
— Вылетим мы в трубу, если будем тратить на черновики пергамент, — почесал я в затылке. Бумага нам нужна. На черновики, да и на книги по большому счету. Лучше всего своя бумага, а не привозная. Да только где ее взять?
И тут случилось то, что в моей старой жизни называлось «рояль в кустах». Поначалу я даже не поверил тому, что услышал.
— Делать бумагу, куманек, если при этом особо не гнаться за качеством, — несложно, — неожиданно заявил шут.
На что я ернически поклонился в его сторону и сказал ему с явной издевкой:
— Вы как всегда, кум, очень вовремя с хохмой, а то мы засиделись тут взаперти, решая вселенские вопросы, не имея ни сырьевой, ни технологической базы. Я, конечно, понимаю, что вокруг полно леса, но нет машин, которые бы превращали бревна в пыль, и нет достаточного тепла, чтобы иметь нужное количество пара круглый год… А если же делать бумагу только из тряпья, на то количество бумаги, сколько нам потребно, лохмотьев никогда не собрать. И технология неизвестна. Ты же не знаешь, как бумагу делать? И Бхутто не знает.
— Сир, я знаю, как делать папирус, — возразил мне копт. — И умею.
Нашел время похваляться заморской диковинкой. Вопрос серьезней некуда, а копт ляпнул как в лужу… и стоит — гордится собой.
— И где ты тут видел папирус? Тут, кроме грубого рогоза, ничего такого не растет.
— Куманек, выпей сидра. — Шут поднес мне кубок. — Выпей, успокойся и выслушай.
Дождался, пока я осушу эту серебряную емкость, и сказал всего три слова, которые меня поразили круче молнии:
— Я ЗНАЮ КАК.
Оказалось, что дю Валлон был хорошо знаком с секретами производства бумаги и сознался, что было время, когда он тайком собственноручно ваял с подельниками бумагу сам для себя и для студентов на продажу в парижском подвале. Пятеро студентов из дворян и бывший подмастерье из Нюрнберга. Под нюрнбергскую же бумагу подделывали и водяные знаки немецкой фирмы — голимый контрафакт. Продажей этой бумаги пять нищих дворян целый год оплачивали свою учебу в университете, но пришлось это доходное занятие бросить…
— Сами понимаете, сир, за такое меня могли лишить сана знатности. Физический труд ради денег… Но я тогда остался гол как сокол, а учиться очень хотелось. Да и молодецкие веселья в Париже стоили денег. И немалых. Надеюсь, вы не будете меня этим попрекать?
— Именно поэтому, куманек, из-за дворянской чести ты и подался в разбой? — решил я прояснить темные пятна биографии поэта, на которые столько намеков имелось в монографиях про него.
Вплоть до того договаривались наши ученые мужи, что стихи Франсуа Вийона объявляли бандитскими малявами, для устной передачи. Типа у него там каждая вторая и пятая буквы — шифр. И вроде как даже расшифровки приводили для примера. Но я такие околонаучные штудии всегда относил по графе «Фоменковщина». Впрочем, когда-нибудь сам поинтересуюсь у первоисточника. Имею такую возможность, в отличие от научной братии в двадцать первом веке.
— Разбой для шевалье — дело привычное, не умаляющее его дворянской чести, сир, — спокойно возразил мне шут, — потому что он творится с помощью благородного белого оружия. По крайней мере, в обычаях франков это именно так. Франкские бароны-разбойники известны даже в Египте, сир. Позволено мне будет напомнить вам о разграблении франками союзника по крестовому походу? Куда уже подлее?
— Кого они там у вас разграбили? Пару купцов по дороге в Акру?
— Я говорю о Константинополе, сир. Двести лет назад… почти.
— Ты прав, Бхутто, — согласился я с каллиграфом.
А что я мог на это возразить? Мне как историку должно быть стыдно, что я об этом сам первым не вспомнил, что богатства Константинополя в 1204 году затмили крестоносцам цель их похода — освобождения Гроба Господня от сарацин. Византийские львы из императорского дворца и в двадцать первом веке украшают площадь Святого Марка в Венеции. Это факт.
Разбойников ловили и вешали, но дворянства их перед этим никто не лишал. И это тоже факт.
Дворянин же, пойманный на торговле или за занятием ремеслом не в качестве хобби, а в качестве заработка для пропитания, лишался дворянства. Не только во Франции, но и тут, в Пиренеях.
