— От хождений в тюрьму толку не будет, — заметил Стрэнд. — Уверен, придется соблюсти целую кучу формальностей. Надо предупредить адвоката, что ты к нему зайдешь с деньгами. Если, конечно, они, как ты говоришь, получены законным путем.
— Клянусь жизнью матери.
— Адвокат проследит за тем, чтобы все было сделано как положено, — сказал Стрэнд, изображая знатока законов, каковым на самом деле никогда не был. Однако он понимал, что если этот чернокожий паренек в футболке с капюшоном заявится к судье с десятью тысячами долларов в кармане, процесс может замедлиться, если не сказать хуже. — Я попрошу мистера Бэбкока позвонить адвокату. Сам я не знаю, где находится его офис. Вообще-то, — добавил Стрэнд после паузы, — я даже не знаю толком, где в данный момент находится Ромеро. Возможно, его куда-то перевезли. В более приличную тюрьму.
— Приличных тюрем не бывает, мистер Стрэнд, — заметил Роллинз.
— Можешь ответить мне на один вопрос?
— Да, — нехотя ответил Роллинз.
— Где ты раздобыл деньги?
— Вам действительно так хочется это знать?
— Мне — нет. Но власти могут заинтересоваться.
Роллинз отпил еще один большой глоток виски.
— Собрал, — сказал он. — По друзьям.
— По каким таким друзьям?
— Вы что, мне не доверяете? — без обиняков спросил Роллинз.
— Доверяю. Тебе — да. Но в это замешаны другие люди и…
— Ну ладно. Значит, так. Я им рассказал, как было дело… — Тут Роллинз на секунду замялся. — Моей семье, если уж вам так хочется знать… Матери, отцу, братьям. Вообще-то мы далеко не нищенствуем, мистер Стрэнд. Не умираем с голоду, пусть иногда я и произвожу такое впечатление… — Он усмехнулся. — Отец работает главным инженером на водопроводной станции, один из братьев держит гараж. А мать — старшая сестра в больнице, в отделении интенсивной терапии. Еще один брат занимается недвижимостью. А самый старший, тот, что живет в Нью-Йорке, работает помощником вице-президента банка и играет на падении и росте разных там бумаг, как на ксилофоне. Так что наша семья не какие-нибудь там издольщики, мистер Стрэнд.
— Ты меня просто поражаешь, Роллинз, — заметил Стрэнд. — Ты никогда не рассказывал об этом. Ни мне, ни кому-либо другому в школе.
— А мне врагов наживать ни к чему, — усмехнулся Роллинз. — И потом неохота, чтобы люди считали меня умней, чем я есть на самом деле. И думали, что раз я из такой семьи, то и требования ко мне должны быть выше. Вообще-то иногда довольно туго приходится, когда все собираются за обедом и меня начинают дразнить и доставать всякими там высказываниями. Ну, что я, дескать, тупоголовый, только и умею, что бить по мячу. Кстати, мой старший брат мог бы стать большим спортсменом, его даже приглашали в нью-йоркский «Никс», это баскетбольная команда. Но он отказался, заявил, что не хочет зарабатывать на жизнь, бегая и потея на потеху публике, словно какой-то фараонов раб, а потом каждое лето делать операции на колене. Да если б в моей семье только заподозрили, что я собираюсь стать профессиональным футболистом, меня просто вышвырнули бы на улицу, как какого-нибудь прокаженного. Они ведь у меня книжники, мистер Стрэнд, просто фанаты этого дела. И все заняты самосовершенствованием, к чему и меня призывают… Я просто иногда с ума схожу от всего этого. — Он залпом допил виски. — А у вас, часом, не осталось еще капельки? Ну, в той бутылочке на кухне, а, мистер Стрэнд?
— Так ты хочешь сказать — эти деньги дала тебе семья?
— Одолжила, мистер Стрэнд, — ответил Роллинз. — Одолжила, именно так и есть.
— А что, если Ромеро, когда его выпустят из тюрьмы, просто убежит, и все?
— Ну, тогда с меня снимут шкуру, набьют перьями и прибьют к стенке вместо коврика, — усмехнулся Роллинз. — Но только он не убежит, нет.
— Почему ты в этом так уверен?
— Потому, что он мне друг. — Слова эти Роллинз произнес с какой-то подкупающей, даже трогательной простотой. — И потом вряд ли Ромеро позволят ошиваться здесь, после того как его выпустят под залог.
— Да, — согласился Стрэнд. — Тем более что его уже исключили из школы.
— А я смотрю, тут времени даром не теряют. Ведь человека еще даже не осудили, не признали виновным, разве не так?
— Директора можно понять.
— А вот я лично не понимаю, — угрюмо проворочал Роллинз. — Я готов обвинять в случившемся всех, кроме него… Ладно… Нет, не бойтесь, никуда он не убежит. Особенно если будет знать, что это мои деньги. Да и потом куда ему бежать, а? К семье? Он даже не знает, где его родные сейчас. Как-то его брат прислал открытку. Пишет, что со всеми перессорился и подался куда-то на Запад. Сестры уже давным-давно разъехались, и мать вот-вот тоже должна была переехать, тоже неизвестно куда. Да и какая разница, все равно он никогда не стремился быть с ними. Я ему прямо так и скажу: можешь приехать и жить у моих, в нашем доме. По крайней мере до суда. И никому, даже Ромеро, никогда не удастся удрать от моих братьев, не тот случай. Это, конечно, пока он их окончательно не достанет… Так я могу выпить еще чуток?
— Хорошо, сейчас принесу. — Стрэнд взял у Роллинза пустой стакан и пошел на кухню. И вдруг с удивлением поймал себя на том, что в глазах у него стоят слезы. На сей раз он почти не разбавлял виски. А его собственный стакан был еще наполовину полон. Последний раз он держал эту бутылку в руках той ночью, когда Лесли заблудилась по дороге из Нью-Йорка и была на грани истерики, попав наконец в дом и разбудив его. «Этот напиток имеет определенную медицинскую ценность, — кажется, именно так она тогда сказала. — Его дают, чтобы восстановить силы». Что ж, в этом смысле виски может пригодиться и сейчас.
Если б Стрэнда спросили, почему на глаза его навернулись слезы, он бы затруднился с ответом. Может, его растрогала непоколебимая верность Роллинза, наивная вера паренька в неразрывные узы дружбы? Или безоглядная щедрость и доверчивость членов его семьи? Возможно, тем самым они словно бросали молчаливый вызов безразличию и подозрительности, господствующим в мире белых? Или же его потрясла доверчивость, с которой они отнеслись к просьбе самого юного члена семьи, почти мальчика, и их вера в то, что он прав и знает, что делает?.. Как это говорил брат Роллинза — «бегать и потеть на потеху публике, словно какой-то фараонов раб»?.. Стрэнд не знал, часто ли семья Роллинза ходит в церковь, но в этом их поступке присутствовало нечто вроде упрека истинным христианам, тем мужчинам и женщинам, что мирно спали ночью в своих хорошеньких, увитых плющом коттеджах. Тем людям, которые каждый вечер ходили в церковь славить милосердного Господа, а сами ни разу не шевельнули пальцем, чтобы хоть кому-то помочь. Это был также упрек могущественным и мстительным господам, обитавшим в роскошных апартаментах на Пятой авеню, где стены были увешаны полотнами дорогих художников.
Уже возвращаясь в гостиную со стаканом виски для Роллинза, Стрэнд вдруг неожиданно принял решение.
— Вот что, Роллинз, — сказал он, протягивая пареньку стакан, — мне не слишком нравится сама идея, что в спасении Ромеро должна участвовать только твоя семья. Возможно, если б у нас было время, мы могли бы собрать немного долларов и здесь, в кампусе, хотя лично мне это кажется сомнительным. Но времени у нас нет. Утром пойдешь со мной в банк и я сниму со счета и дам тебе еще две тысячи долларов. Добавишь к тем десяти. Чисто символический жест, но знаешь, в жизни порой без этого не обойтись. — Стрэнд помнил, что на счету у него лежат три тысячи. Вот и все его сбережения. На такие деньги можно безбедно прожить больше месяца. Стало быть, не будет в этом году подарков на Рождество. Ну и Бог с ними, не важно.
