Вспоминая все, что произошло в тот вечер и ночь, он хмурился. Помешивал кофе и смотрел на дождь, хлеставший в окно.
— Что-то не похоже, чтобы для вас этот уик-энд прошел с пользой, — заметила Джудит.
Стрэнд дотронулся до лица — кожа на щеках уже начала шелушиться.
— Отвык от яркого солнца, — пробормотал он.
— Я не об этом, — сказала Джудит. — Может, в школе что-то сегодня случилось?
— Да нет, ничего. Ни хорошего, ни плохого.
…Сегодня к нему в кабинет зашел Ромеро, угрюмый и сердитый, со столь хорошо знакомой издевательской ухмылкой на физиономии, и сказал:
— Посоветовался сам с собой, как вы велели, и решил. Какого черта? Что я, действительно, теряю?.. Кроме разве что стоимости билета на трамвай. Короче, надо повидаться с тем типом и посмотреть, что он там продает.
— Он ничего не продает. — Стрэнд записал на клочке бумаги адрес офиса Хейзена и протянул Ромеро. — Напиши ему письмо, сообщи, что заинтересован. Заодно сэкономишь на билете на трамвай.
— А вы что, разве со мной не пойдете? — Голос парнишки звучал почти испуганно.
— Полагаю, мистер Хейзен предпочтет обсудить это с тобой с глазу на глаз.
Ромеро подозрительно смотрел на адрес, потом скомкал бумажку и сунул в карман джинсов.
— Написать письмо, Боже мой!.. — чуть ли не со слезами пробормотал он. — Да я в жизни своей никому не писал писем!
— Осмелюсь дать тебе совет, Ромеро, — сказал Стрэнд. — Если все же соберешься с духом и напишешь это письмо, постарайся, чтобы оно походило на одну из твоих контрольных, а не на то, как ты общаешься с друзьями, ясно?
Ромеро криво улыбнулся.
— Я вообще человек двойственный, да, профессор?.. — И выскользнул из кабинета.
Стрэнд не говорил Джудит о Ромеро и вот теперь, сидя в кафе, испытывал сильнейшее искушение сделать это. Возможно, узнав все, она подскажет, как укротить мальчишку. Но он знал, что Ромеро не посещает ее занятий. К тому же ему не хотелось подвергать Джудит этому испытанию: видеть заносчивую ухмылку Ромеро, стараться пробиться сквозь непрошибаемую броню его наглости и недоверия…
— Что касается этого понедельника, — повторил Стрэнд, — то он прошел даже чуть выше среднего. Однако пара проблем все же имеется.
— Животного, растительного или неорганического характера?
Стрэнд усмехнулся.
— Все вместе. Нет, уик-энд прошел действительно хорошо… вполне прилично. — И это в целом было правдой, если не считать той мучительной ночи с воскресенья на понедельник, проведенной почти без сна и в неприятном предвкушении рабочей недели.
Или же если не считать пьяных откровений Хейзена. И последующего спора с Лесли в спальне.
Лесли и Стрэнд редко спорили. Он всегда говорил жене, что она женщина спокойная и мудрая и что именно эти качества больше всего ему в ней нравятся. Но ему трудно было назвать ее спокойной и мудрой, когда он увидел, как она сидит на краю кровати с сердито поджатыми губами и гневным взором следит за тем, как он медленно снимает пиджак, развязывает галстук.
— Ну, в чем дело, Аллен?
— Что — в чем?
— Сам прекрасно знаешь. Ты что-то скрываешь от меня. Что?
— Да ничего я не скрываю. Просто устал. — Он зевнул, получилось довольно убедительно. — Долго говорил с Хейзеном о судьбе Ромеро… Это мальчик, который…
— Я знаю, кто это, — отрезала Лесли. — Я также знаю, что вовсе не он тебя сейчас беспокоит.
— Я устал… — слабым голосом сказал Стрэнд. — И завтра у меня очень трудный день. Почему бы не отложить этот разговор до…
— Я не допущу, чтобы от меня что-то утаивали. Или я тебе друг, или же просто никто!
— Ну конечно, ты мне…
— Причем я чувствую, это как-то связано с семьей, — перебила его Лесли. — Что-то, о чем ты знаешь, а я — нет. Дело в том молодом человеке, который заезжал за Элеонор? Ты ведь разговаривал с ним. Он тебе не понравился, да?.. Я видела его из окна. Лично мне он показался вполне симпатичным. Надеюсь, ты ополчился против него не потому, что он итальянец?
— Но ты же знаешь меня, Лесли! Насколько я могу судить, он парень славный. И я ничего не имею против. Пожалуйста, давай спать!..
— Ты что, поссорился с Элеонор? — подозрительно спросила Лесли. — Предпринял одну из своих средневековых атак?
На секунду Стрэндом овладело желание рассказать Лесли, о чем в действительности шел разговор с Элеонор. О ее нелепых выдумках, что младшая сестра уродлива. Об их дурацком споре, предметом которого служил нос Кэролайн. И о предложении Хейзена отправить Кэролайн учиться в колледж на Запад, так далеко от дома. Но Стрэнд не был готов к этому разговору. Он чувствовал себя вконец вымотанным, затравленным, растерянным. Стоит только выложить ей все это — и ночь сведется к яростным спорам. Он увидел, как дрожат у Лесли губы, и понял: сейчас она расплачется. Слезы жены всегда действовали на него угнетающе.
— Я ложусь спать, — заявил он.
— Ложись, — с вызовом сказала Лесли, поднялась с постели и вышла из комнаты. Минуту спустя он услышал ее игру на пианино. Все двери были распахнуты настежь. Верный и грозный признак надвигающейся бури.
Он вздохнул, надел пижаму и улегся в постель.
И заснул почти тотчас же, а когда среди ночи проснулся, увидел, что Лесли тоже в постели, только лежит на своей половине, как можно дальше отодвинувшись от него.
Утром, когда зазвенел будильник, она притворилась спящей. И Стрэнд поднялся, собрался и пошел на работу, даже не поцеловав жену, как обычно, на прощание. Она была спокойная и мудрая женщина с хорошим характером и совсем не любила спорить и ссориться. Но когда сердилась, гнев не утихал в течение нескольких дней. Держалась она при этом холодно и отстраненно, отчего он, Стрэнд, чувствовал себя посторонним в собственном доме.
Стрэнд сидел и смотрел через стол на Джудит Квинлен. Она пила кофе, держа кружку обеими руками, в свойственной ей милой детской манере, мягкие светло-серые глаза излучали сочувствие и заботу. И Стрэнд внезапно почувствовал, что ему следует довериться этой простой и славной женщине. Она умна и способна понять, она не вовлечена в его проблемы, к тому же можно вполне рассчитывать на то, что Джудит не разрыдается.
— Возникли кое-какие проблемы, — начал он. — Семейные проблемы. Нет, ничего драматического. Просто надо принять решение. Вырастив двух детей, человек почему-то уверен, что знает, как это делать, и вполне справится с воспитанием третьего. Однако это не так. Все они разные. И то, что проходит с одним, не всегда годится для другого, можно даже сказать — иногда совсем не годится. Возможно, я преувеличиваю, может, вовсе не стоит так уж беспокоиться. Пустить все на самотек… Но меня воспитывали… — Он пожал плечами. Стрэнд был единственным ребенком в семье, а потому рано узнал, что такое одиночество. Отец был гораздо старше матери. Болезненный человек, по сути своей неудачник. У него не было времени заниматься с сыном; приходя домой с работы, он тратил всю оставшуюся энергию на бесконечные споры с женой о деньгах. — Я вырос в семье, где был не слишком избалован любовью. — Он сухо усмехнулся. — Возможно, именно поэтому у меня выработалось преувеличенно сентиментальное понятие о том, что должна представлять собой семья… Когда появились дети, я почувствовал, что ответственен за них, что должен оберегать и защищать их. И к счастью, а может, напротив, к несчастью, жена моя всегда разделяла эти чувства. Мы с ней слишком вовлечены в их жизни. Наверное, это эгоизм, не знаю… Как сказал мне тут на неделе один человек, я потерял связь со временем… Это трудно понять.
