Комнатка была маленькая и, если не считать пятен крови на коврике и незаправленной кровати, безупречно прибранная. Стрэнд с Бэбкоком остались в дверях — просто не было места, чтобы войти всем, — а полицейский методично открывал ящики, заглядывал под кровать, смотрел под одеялом, под ковриком, обшарил все карманы в одежде Хитца, висевшей в шкафу.
— Ничего, — минут через десять заявил он.
— Я же вам говорил, — сказал Хитц. В лазарете и полицейском участке лицо его было мертвенно-белым, если не считать следов крови, теперь же наконец немного порозовело. — И незачем было сюда тащиться. Я ведь говорил вам, что не брал его денег.
— Думаю, тебе лучше лечь и отдохнуть маленько, сынок, — заметил полицейский. — А я поехал.
Они оставили спокойного и торжествующего Хитца и вместе спустились вниз. Стрэнд пожелал доброй ночи полицейскому и мистеру Бэбкоку. Затем, оставшись один, уселся в кресло в общей комнате и сидел несколько минут. Он чувствовал себя вымотанным до предела, просто не было сил сразу идти к Лесли.
Он закрыл глаза и мысленно восстановил картину обыска в комнате Хитца. Где именно смотрел полицейский, куда лазил… Возможно, он просто проглядел то место, где могли быть спрятаны деньги. Если бы он их нашел, это не сняло бы вины с Ромеро, но могло послужить смягчающим обстоятельством, сделало бы сам факт нападения на Хитца не столь бессмысленным, жестоким и непростительным. Однако, восстанавливая в памяти действия полицейского, Стрэнд не смог припомнить ни одного уголка, куда бы тот не смотрел. Он вздохнул, открыл глаза, поднялся, долго разглядывал пятно крови на кушетке, где лежал Хитц, прижимая к щеке пропитанный кровью платок Стрэнда. Сам платок валялся на полу, там, где доктор бросил его, чтобы взглянуть на рану. Кровь высохла, и платок приобрел красно-ржавый оттенок. Стрэнд наклонился и поднял его.
Затем выключил свет и пошел по темному коридору к двери в свою квартиру. Вспомнил, что Лесли заперла ее, и начал шарить по карманам в поисках ключа. Но затем, когда вставил его в замочную скважину, обнаружил, что дверь не заперта. Отворил ее и вошел в гостиную. Она была ярко освещена.
— Лесли! — окликнул он. — Лесли!.. — Прошел в спальню. Там тоже горел свет. Дверцы шкафа были распахнуты настежь. Он заметил, что там почти пусто, большая часть одежды куда-то исчезла. Затем вдруг увидел на туалетном столике записку.
Взял ее, при этом руки сильно дрожали. Почерк был размашистый и торопливый и совсем не походил на обычный, аккуратный и мелкий, почерк Лесли:
«Дорогой!
Прости меня. Я просто не вынесла бы здесь еще одну ночь. Позвонила Линде и спросила, не передумала ли она взять меня в Париж. Линда ответила, что нет. И тогда я сказала, что прямо сейчас еду в Нью-Йорк и уже завтра могу вылететь с ней во Францию. Пожалуйста, не беспокойся обо мне, дорогой! И прошу тебя, пожалуйста, береги себя!.. А самое главное, помни: ты ни в чем не виноват. Люблю тебя всем сердцем.
Твоя Лесли».
Он аккуратно положил записку на столик, разгладил ее ладонью. Затем затворил дверцы гардероба, выключил свет и прошел к себе в комнату. Разделся и лег в постель. Будильника заводить не стал. Он знал: Бэбкок поймет, почему он пропустил занятия.
— И разумеется, вся школа говорит только об этом, — добавил Бэбкок.
Было одиннадцать утра, и они ехали в машине Бэбкока в суд. Стрэнд проснулся рано, но остался дома — пренебрег звонком к завтраку, а затем и вторым, возвещающим о начале занятий. Пытался дозвониться Линде в Нью-Йорк, но линия все время была занята, сколько бы он ни набирал. И он в конце концов сдался. Лесли ему не звонила, и он послал Линде телеграмму с просьбой, чтобы та с ним связалась. Он понимал: беспокоиться о том, что с Лесли что-то произошло по дороге в город, просто глупо. Плохие вести доходят быстро; если б что-нибудь случилось, с ним бы тут же связались. И тем не менее ему никак не удавалось избавиться от видения: Лесли, взволнованная и рассеянная, сворачиваете дороги, врезается в дерево и лежит вся в крови в канаве. Он звонил и Хейзену в офис, но секретарша сказала, что мистер Хейзен рано утром вылетел в Вашингтон. Секретарша также сообщила, что вез его в аэропорт Конрой и что она пока не знает, как связаться с Хейзеном и когда он вернется.
— Естественно, — продолжал тем временем Бэбкок, осторожно и медленно ведя машину, — этот мальчишка Хитц растрезвонил о том, что произошло, с самого раннего утра, как только проснулся. И до меня дошла вся история с самыми страшными и трагическими, я бы сказал, преувеличениями. Еще он позвонил отцу, и отец позвонил мне и был… э-э… весьма категоричен. Сказал, что если только я попытаюсь замять скандал — именно так он и выразился: «скандал», — то он уволит меня с работы. Он угрожал подать на школу в суд, за преступную халатность и пренебрежение к безопасности учеников, и сделать все, что в его силах, чтобы нас закрыли. И еще дал понять, что сам будет далеко не в восторге, если его сынка попробуют привлечь к ответственности за кражу. А также назвал всех нас сообщниками преступника. Довольно неприятная, я бы сказал, семейка. — Бэбкок выдавил кривую улыбку.
Лицо его было сероватым и изнуренным, глаза покраснели и немного слезились от усталости. Руки так крепко сжимали руль, что костяшки пальцев побелели.
— Смотрю, утро у вас выдалось нелегкое, — заметил Стрэнд.
— Выдавались и хуже, — сказал Бэбкок. — Однажды утром восемьдесят учеников проснулись с тошнотой, рвотой и резями в желудке. Мы думали, это тиф. Но оказалось, причиной всему сладости, которые они ели на десерт накануне вечером… Согласно общепринятой теории, учителя доживают до глубокой старости. — Он тихо засмеялся. — Но почему-то не набираются при этом мудрости.
— Что думаете предпринять в первую очередь? — спросил Стрэнд.
— Боюсь, первое, что мы должны сделать, — это исключить мальчишку. Ромеро — я имею в виду. Если мы не сделаем этого, можем потерять половину учеников. А заодно и финансовых поступлений.
Стрэнд кивнул:
— Он сам напросился.
— И все равно это трагедия, — заметил Бэбкок. — Я все же надеюсь как-то избавить его от тюрьмы. Попытаюсь добиться хотя бы условного наказания. Или чтобы его отпустили на поруки. Я звонил школьному юристу: он уже виделся с Ромеро и будет ждать нас в суде. Надеюсь все же избежать самого худшего. Я попробовал также связаться с мистером Хейзеном — возможно, он знаком здесь с какими-то влиятельными людьми. Если родители, в особенности такой человек, как мистер Хитц, вдруг узнают, что на защиту Ромеро пошли школьные деньги… — Он пожал плечами и оставил фразу неоконченной. — А как Лесли восприняла все это?
Стрэнд ждал этого вопроса. Хотя все же в глубине души надеялся, что его не последует.
— Боюсь, что довольно тяжело. Она воспользовалась вашим любезным предложением и уехала отдохнуть. На пару недель.
— Уже уехала? — Брови мистера Бэбкока удивленно поползли вверх.
— Да.
— Что ж, я ее не виню. И если б мог, тоже уехал бы. — Он устало улыбнулся. Затем свернул с дороги и въехал на стоянку для автомобилей перед белым, украшенным колоннами зданием суда. — Красивое здание, не правда ли? — заметил мистер Бэбкок. — Построено в тысяча восемьсот двадцатом году. Сколько зла и слез видели эти коридоры и залы…
