— Оба-на! Посмотрите, Михаил Владимирович! — только и сказал капитан Раков, выловив из груды бумаг документы англичанина. — Кто к нам пришел! Сам генерал его королевского величества, Йен Гамильтон… Собственной персоной. Прошу любить и жаловать. Вот это улов!
— Неужели? — иронически переспросил я. — А разве персона генерала Куроки, оказавшегося в наших руках, вас не радует?
— Конечно, радует, — ответил особист, доставая из пачки сигарету, — но, насколько я знаю, он уже не в силах повлиять на то, что происходит в Корее, и именно поэтому его и отозвали. Ну, прибыл бы он на Цусиму, и что дальше? Насколько мне известно, мы не собираемся штурмовать остров, слишком уж много там войск. Да никому это и не надо, ведь без флота Цусима никак не способна помешать нам блокировать Японию и очистить Корею от остатков Первой армии. Помните, что сказал контр-адмирал Ларионов про задачи первого этапа?
— Помню, — кивнул я, — и абсолютно с ним согласен. После хорошей артобработки блокировать Цусиму сможет и пара устаревших канонерок.
— Отлично, замечательный пример чисто военного подхода к решению задачи, — прикурив, Раков затушил спичку. — А теперь давайте перейдем к тому, ради чего войны, собственно говоря, ведутся, то есть к политике. Так вот, товарищ капитан первого ранга, пойманный в зоне боевых действий британский генерал дает нам возможность взять старушку Британию мускулистой рукой за интимное место и задать ей несколько неприятных вопросов. И при этом, как бы они нам ни ответили, все для них будет одинаково плохо. Сказать честно, я даже не знаю — какие вопросы следует задавать генералу Куроки. Вашими стараниями и трудами ваших коллег все японские планы, существовавшие на начало войны, полетели кувырком к Западным Демонам. Причем случилось это два раза за четыре дня. Сначала медным тазом накрылся план десантирования японских войск в порту Чемульпо и бухте Асан на западном побережье Кореи. Ну а затем мы с вами неожиданно явились к Пусану и сорвали им десантную операцию и на юго-востоке. Завтра сюда подойдет объединенная эскадра с десантом, и за пусанскую группировку японцев никто не даст и ломаного пенни. С точки зрения разведки господин Куроки — это пустышка, и в его пленении есть только один плюс — ближайшие несколько месяцев этот генерал проведет в уютной каюте под домашним арестом, а не будет путаться у нас под ногами. Так что, Михаил Владимирович, сегодня я предлагаю побеседовать с командиром миноносца, как там его, капитан-лейтенант Бакабаяси, кажется. Очень уж хочется выяснить, что думает о нас противник и какие у них там настроения на Цусиме.
— А Гамильтон? — спросил я.
— Ну, с мистером Гамильтоном мы тоже познакомимся, — ответил майор Раков, — но он, как мне кажется, больше необходим нашему адмиралу. Политика, слава богу, занятие не нашего с вами масштаба. Сейчас в первую очередь необходимо выйти на связь и доложить о нашем улове. Ставлю два против пяти, что контр-адмирал Ларионов прикажет нам перебросить обоих генералов вертолетом на «Москву».
Я побарабанил пальцами по столу.
— Согласен, на его месте я сделал бы то же самое.
Так оно и вышло.
После короткого, но очень выразительного разговора, сначала с начальником штаба соединения капитаном 1-го ранга Иванцовым, а потом с самим контр-адмиралом Ларионовым нам было приказано немедленно переправить пленных вертолетом на крейсер «Москва». Начальство с нетерпением ждет их для более тесного знакомства. Нам же для разбора на месте действительно оставили только капитан-лейтенанта Бакабаяси и прочих уцелевших членов команды миноносца «Сиротака».
От них-то мы и узнали о своем прозвище «корабль-демон», о корабле, который движется с помощью неизвестных двигателей, без дыма из труб, но со скоростью, далеко превосходящей местные корабли похожего класса. После первых же стычек наш приход к Цусиме был воспринят ими так, как японцы воспринимают тайфун или землетрясение. И команда миноносца «Сиротака» вышла в море, считая, что идет на верную смерть. Чего у них не отнять, так это того, что японцы исключительно мужественные люди с сильным привкусом фатализма.
Сломало же их то, что среди ночи, в абсолютной тишине, с дикими воплями к ним на борт полезли зеленые пятнистые демоны с перемазанными краской лицами. Можно сказать, что они увидели воплощенный ужас своего родного фольклора. Их минутного ступора морским пехотинцам хватило на захват небольшого корабля. Шок двух матросов был таким, что один прыгнул за борт и утонул, а у другого просто остановилось сердце. Захваченный миноносец мы решили отогнать к «Маньчжуру». Пусть он поделится командой. Сия посудина вполне сгодится для ловли джонок.
Да, кстати, пакет с приказом «Стоять насмерть» среди документов на борту «Сиротаки» тоже присутствовал, но было это уже делом десятым. Как и предполагал мой особист, пусанская группировка была японцами уже списана. Любой вменяемый командир в подобной обстановке отдаст своим войскам такой приказ. Иное может быть только при разгуле демократии и толерантности, но Япония в начале XX века таковыми болезнями не страдала, скорее наоборот.
И вот теперь, когда уже настало утро, мы встречаем объединенную эскадру, с четким пониманием того, что война вступила в свою очередную фазу…
14 (1) ФЕВРАЛЯ 1904 ГОДА, ПОЛДЕНЬ.
СПЕЦПОЕЗД ПОРТ-АРТУР — САНКТ-ПЕТЕРБУРГ.
Капитан Александр Васильевич Тамбовцев.
Вот мы и тронулись. Не в смысле умом, а в смысле — начали движение к месту назначения. Колеса набирающего скорость состава простучали по выходной стрелке станции. Впереди лежал путь в двенадцать тысяч верст — до самого Петербурга.
Я прошел по вагону и вошел в свое купе. Оно было двухместным. Как я и предполагал, ко мне подселили «коллегу» — жандармского ротмистра Михаила Игнатьевича Познанского. Я уже кое-что успел узнать о нем из своих архивов. Он был настоящим профессионалом, умным и опытным, несмотря на свой возраст — ротмистру было чуть за тридцать.
С одной стороны, это меня радовало — Познанский мог оказать нам большую помощь в охране спецэшелона и в освещении обстановки в Маньчжурии. С другой стороны, общаясь с жандармом, надо было все время держать ухо востро, помня, что люди его профессии умеют многое замечать, анализировать услышанное и увиденное и делать из всего соответствующие выводы. Впрочем, и мы не лыком шиты, ведь по первой моей работе мы с ним вроде как коллеги.
Внешне Михаил Игнатьевич выглядел рубахой-парнем, компанейским и немного простоватым. Этакий круглолицый увалень, с небольшой бородкой и усами. Но я хорошо понимал, что это лишь маска. Познанского выдавали глаза — цепкие и внимательные.
Первым делом он предложил мне выпить за знакомство и за успех нашего путешествия. И достал из своего саквояжа бутылку «Шустовского». Я мысленно ему зааплодировал — вот ведь, морда жандармская — и как он догадался, что из всех видов спиртного я предпочитаю коньяк.
Отведав из походной серебряной стопки янтарного напитка, я налил себе и ему по второй, но пить не стал. Дальше у нас с ним пошел разговор, напоминающий разминку двух дуэлянтов, которые осторожно, едва касаясь клинками, кружатся, пытаясь понять — насколько силен его противник и что от него можно ожидать.
