— Роберт, ты начинаешь оскорблять Джека, — сказал Макс.
— Мы с Джеком перешли за грань оскорблений. Мы вплотную приблизились к точке убийства. Находимся у той черты, когда в глазах пылает правда.
Он снова повернулся к Джеку.
— Так вот, вся ваша жизнь построена на системе ограничений. Вы признаете обязательства любви, но строго ограниченные. То же самое справедливо в отношении вашей работы, но отдаваться ей полностью стал бы только полный кретин. Вы — человек с разорванной душой, современный, бесчестный, бесполезный, ненадежный варвар. Я выражаюсь слишком резко?
— Да, — сказал Джек. — Продолжай в том же духе.
— Поговорим о религии. Где еще обсуждать эту тему, если не в Риме? Вы верующий человек?
— Нет.
— Бываете в церкви?
— Иногда, — сказал Джек.
— А, — протянул Брезач, — ну конечно. Вы же государственный чиновник. С тех пор как у власти оказались республиканцы, путь наверх для ваших коллег проходит через храмы. Вы верите в Бога?
— На этот вопрос я отвечать не стану. Учти, у меня мало времени. Через несколько дней я улетаю в Париж.
— Кто вы, хотя бы номинально? Протестант?
— Лютеранин, — ответил Джек, — если не атеист.
Брезач кивнул:
— Если не атеист. А ваша жена?
Джек заколебался:
— Она католичка.
— А дети?
— Сейчас они ходят к мессе.
— Ага, — с холодным торжеством произнес Брезач. — Сейчас они — жертвы предрассудков, подавления духа, кровавых мифов, нетерпимости, темноты, идолопоклонничества, словом, всего того, что ненавистно их отцу. Сейчас. Вы видите, Макс, — Брезач посмотрел на венгра пылающими глазами. — Тот, кто из всего страждущего человечества надумал спасать именно меня, даже не имеет мужества открыто заявить о своем атеизме, отказывает себе в мало-мальски честном поступке, который позволил бы ему хранить верность его отсутствующему Богу. Он ловкач и приспособленец. Последите за ним, и вы застанете его определяющим направление ветра с помощью облизанного пальца. Иногда он чуть ли не крестится. Хуже того, он позволяет креститься своим невинным и беспомощным детям. Он вечно колеблется, балансирует, улыбается, терпя поражение, смеется над своим талантом, который не сберег, проскальзывает, словно угорь, через сети общества, наживается на том, что человечество боится взлететь в воздух, изменяет жене во время поездок, предает себя при каждом вдохе. Естественно, дамы его обожают и падают к его ногам, потому что он отдает им только часть себя; какая женщина устоит перед человеком, который всегда частично отсутствует? Он ложится в чужую постель так же, как заходит в церковь — не веря в Бога, не получая удовольствия от пения хора, единения с молящимися; аминь, раздвинутые ноги, аминь, кончил, аминь, принял душ, аминь, женат, неженат, аминь, аминь!
— Трезвый он тоже так говорит?
— Очень часто, — ответил Макс.
— Вы с ним, вероятно, не скучаете, — заметил Джек.
— Не шутите, — резко сказал Брезач. — Я на вас нападаю. Придет время, и вы почувствуете силу моих ударов, вы будете рыдать от боли и сожаления…
Он взял большую деревянную перечницу и посыпал перцем кусок сыра, лежавший перед ним на тарелке.
— Его делают из молока буйволицы, — сообщил он светским тоном. — Вы это знали?
— Нет, — ответил Джек.
— Я всегда мечтал жить там, где доят буйволиц, — продолжал Брезач, воткнув вилку в большой кусок сыра и поднеся его ко рту. — Мы у себя в Америке избавились от буйволов и Чарли Чаплина. Хвала Макгрейнери.
— Не заводись, Роберт, — сказал Макс.
— Так вот, когда я поправился, — спокойно произнес Брезач, словно он и не прерывал своего рассказа, — я вынудил мать заложить кольцо и дать мне денег на дорогу в Италию. Я пообещал ей: не найду за год стоящую работу в кино — вернусь домой, посвящу свою жизнь комиксам и буду чтить отца и мать, как подобает порядочному сыну. Кстати, Эндрюс, а чем занимался ваш отец?
— У него был в Калифорнии маленький заводик по производству сухофруктов.
— Господи, на что люди тратят свою жизнь. Он испытывал священный трепет перед сухофруктами?
— Нет, — ответил Джек, — он просто зарабатывал на жизнь. Отец не относился к своей работе слишком серьезно. Она позволяла ему содержать семью и покупать книги, а к большему он не стремился.
— Он был американцем?
— Да.
— Ему повезло, что он успел умереть, прежде чем Макгрейнери добрался до него.
— Роберт, — предостерегающе произнес Макс.
— Я пытаюсь узнать как можно больше о самом важном для меня человеке на свете — о Джеке Эндрюсе. Или о Джеймсе Рояле. Он для меня самый важный человек на свете, потому что он украл у меня то, в чем я нуждался больше всего. Он мой заклятый враг, демон утраты.
Брезач говорил, как безумный, прикрыв глаза; пот блестел на его щеках.
— Когда я смотрю на него, я вижу моего отца, типографию, дверь, захлопывающуюся у меня перед носом, я вижу мою любовь, уходящую вдаль по тысяче темных, незнакомых улиц, вижу постель с лежащим в ней беглецом, заменившим исчезнувшую девушку. Я смотрю на него и вспоминаю день, когда пытался покончить с собой… Для меня чертовски важно, что его отец сушил фрукты в Калифорнии. Я должен узнать все о моем враге.
— Ты напился, — сказал Джек.
— Вполне возможно, — спокойно отозвался Брезач. — Но вы, трезвый или пьяный, тоже должны узнать меня. Вы со мной связаны. Мы — главные элементы в жизни друг друга. Мы сплелись, как змеи. Вы цивилизованный человек. Прежде чем сделать что-либо для меня, вы должны получить полную информацию. Тогда потом, что бы ни случилось, вы не сможете сказать себе: «Я не знал. Это вышло случайно».
Осушив бокал, он вновь наполнил его до краев красным вином. Его руки дрожали, и горлышко графина с гербом Рима нервно позвякивало о стекло.
— Я в отчаянии, — сказал он, — и вы должны знать об этом.
— Роберт, — ласково произнес Макс, — уже поздно. Пора идти домой.
— Без Вероники у меня нет дома. Без нее я нахожусь в абсолютном нуле, при минус 273,1 градуса, там, где протоны останавливают свой бег. Господи, кто мог подумать, что в Риме со мной произойдет такое?
Брезач сделал глубокий вдох.
— Где она? — исступленно спросил он. — Она мне нужна. Может быть, она сидит в соседнем ресторане. Я схожу с ума. Нам следовало бы рыскать по улицам, принюхиваясь к запаху ее духов. Я солгал вам, Джек. Я сказал, что есть десять тысяч девушек более красивых, чем Вероника. Это было дешевой, жалкой, трусливой ложью; я сказал это, потому что чертовски нуждался в Веронике. Я умолял вас вернуть ее мне. Нет девушки прекрасней Вероники.
Сунув руку в карман своего пальто, он вытащил оттуда нож и положил его на залитую вином скатерть между собой и Джеком.
