На несколько секунд Брезач погрузился в подавленное молчание.
— Вы спали сегодня ночью?
— Да. — Джек не стал говорить о снотворном и виски.
— А я нет, — мрачно произнес Брезач. — Лежал в постели и слушал крики Макса. Беднягу мучили кошмары, и я будил его, когда ему становилось совсем плохо. Вот что я вам скажу. Если до конца недели Вероника не даст о себе знать, я иду в полицию.
Юноша с вызовом уставился на Джека.
— Тебе не придется идти в полицию, — сказал Джек. — Она уже дала о себе знать.
— Когда?
— Сегодня утром.
— Где она? — Брезач пристально, недоверчиво посмотрел на Джека.
— В Цюрихе.
— Где?
— В Цюрихе.
— Я вам не верю.
Джек вытащил телеграмму, протянул ее Брезачу. Парень прочитал короткое послание, обиженно сжал губы, смял бланк и сунул его в карман.
— Дорогой, — произнес Брезач.
— У тебя есть какие-нибудь предположения насчет того, где она могла остановиться в Цюрихе? — спросил Джек.
Брезач мрачно покачал головой:
— Понятия не имею, где она могла остановиться.
Он вытащил из кармана смятую телеграмму, бережно разгладил ее на колене и принялся изучать.
— Что ж, во всяком случае, она жива. Вы рады?
— Конечно, — отозвался Джек. — А ты?
— Не знаю. — Брезач разглядывал бланк, лежащий на его ноге. — Я наконец-то по-настоящему влюбился, и вот чем это кончилось.
Он с горечью щелкнул по листку пальцем.
— Я был с ней счастлив три месяца. Как вы думаете — это предельный срок? Максимальная доза? Адальше — безграничное отчаяние? А что чувствуете вы? Представьте, что вы никогда больше ее не увидите, а эта телеграмма — ее последние слова, обращенные к вам. Что будет с вами? Вы вернетесь в Париж, к своему благополучию, к жене и детям, и будете вести себя так, словно ничего не случилось? Забудете ее?
— Я ее не забуду.
— Эндрюс, — произнес Брезач, — вам что-нибудь известно о любви?
— Кое-что. Например, то, что она не кончается одной телеграммой.
— Тогда чем она кончается? Я бы хотел это знать. Вы слышали легенду о мальчике из Спарты и лисе? — спросил Брезач.
— Да.
— Она гораздо более емкая, чем кажется на первый взгляд. Это аллегория, она насыщена символами. Лиса — это любовь, которую вы вынуждены скрывать; вы не выставляете ее напоказ, потому что не можете этого делать, она сидит внутри и сначала лижет вас, потом делает пробный укус, как бы играя, затем, войдя во вкус, начинает пожирать вас всерьез.
— Перестань себя жалеть, — сказал Джек. — Это худшая черта твоего поколения.
— Плевать я хотел на мое поколение. Я ничем с ним не связан. Легенда о спартанце и лисе для меня важнее всех книг, написанных о моем поколении.
Он аккуратно сложил телеграмму и выбросил ее в окно. Она упала и понеслась по солнечной улице, подгоняемая ветром, словно осенний цветок.
— Не беспокойся, дорогой, — произнес Роберт. — Это весточка года. Вы бывали в Цюрихе?
— Да.
— Что там делали?
— Ездил кататься на лыжах, — ответил Джек.
— Кататься на лыжах? — Брезач состроил гримасу. — На мой вкус, вы чересчур здоровы. Нет видимых следов порчи. Не переношу таких людей.
— Заткнись.
— Вам кто-нибудь говорил, что у вас внешность римского императора? — спросил Брезач. — Ну, женщины, которые хотели вам польстить, или захмелевшие актеры на вечеринках?
— Нет.
— Это так. В Риме есть тысяча каменных и бронзовых бюстов, вылепленных с ваших родственников. Крупный нос, мощная шея, чувственный, самоуверенный рот, властное выражение лица. «Все они были талантливыми полководцами, людьми фанатично религиозными, безжалостными и богатыми».
Брезач вспоминал цитату с трудом, прищурив глаза.
— Это Флобер, — сказал Роберт. — У него речь идет о правителях Карфагена, но это описание подходит и для римских императоров, и для вас. С вашим лицом я бы стал по меньшей мере командиром армейского корпуса или президентом сталелитейной компании.
— А я всего лишь мелкий чиновник.
— Наверно, ваш час еще не пробил. — Брезач ехидно улыбнулся. — Возможно, через год под вашим началом внезапно окажутся сорок тысяч человек. Если этого не случится, вы меня разочаруете. «Талантливые полководцы, безжалостные и богатые…» — повторил он. — Как вы полагаете, когда-нибудь все американцы будут похожи на вас, Джек?
— Ты такой же американец, как и я, — заметил Джек. — Ты не думаешь, что когда-нибудь все американцы будут похожи на тебя?
— Нет. Я паршивая овца. Изгой. Боковая ветвь. Если бы закон позволил, меня бы лишили американского гражданства. Я незащищенный близорукий скептик. Такие, как я, становятся эмигрантами.
— Ерунда.
Брезач снова улыбнулся:
— Возможно, вы отчасти правы.
«Фиат» увернулся от «веспы», которая выскочила из боковой улицы; ехавшие на «веспе» молодой человек и девушка сильно наклонились вбок на вираже. Брезач громко, сердито обругал их по-итальянски.
— Что ты им сказал? — спросил Джек.
— Я сказал: «Почему вы не в церкви?»
Роберт все еще злился. Он вытащил мятую пачку сигарет и закурил. Джек заметил, что длинные пальцы Брезача пожелтели от никотина.
— Ты продумал, что скажешь Делани?
Джек чувствовал себя ответственным за итог их беседы и хотел, чтобы она прошла хорошо или хотя бы корректно; его беспокоило настроение Брезача. Днем ранее он взял парня с собой на студию и показал смонтированную часть фильма. Во время просмотра Джек следил за Робертом, но парень смотрел ленту, не демонстрируя своих чувств, и покинул зал, так ничего и не сказав.
— Боитесь, что я скажу великому человеку что-нибудь неподобающее?
— Нет. Просто я хочу, чтобы ты оставался в рамках обычной вежливости.
— Не беспокойтесь. Я буду вежлив, — заверил Брезач. — Чего бы мне ни стоило. В конце концов, мне нужна эта работа.
— Что ты скажешь ему о фильме? — с любопытством спросил Джек.
— Не знаю. Еще не решил. — Брезач выбросил сигарету в окно. — Цюрих — большой город?
— Там три-четыре сотни тысяч жителей.
— Все говорят, что швейцарские полицейские — большие специалисты по розыску людей, — произнес Брезач. — Что им всегда известно, кто сегодня в чьей постели спит. Это верно?
— Приблизительно.
— Наверно, вечером я полечу в Цюрих. Застану ее поющей у озера песни альпийских горцев. Вы дадите мне взаймы денег на билет?
