Прежде чем они сели в автомобиль, возле которого, открыв дверцу, стоял вежливый, предупредительный Гвидо, Карлотта повернулась и бросила последний взгляд на собор Святого Петра.
— В мире, — сказала она, — стоит столько храмов, и все ради лжи, фантазии… Какое расточительство!
Джек покачал головой.
— Это не расточительство, — возразил он.
— Но ты только что сказал…
— Я помню, что я сказал. И все же это не расточительство. Эта церковь… — он указал на громадный собор, — уже одни творения Микеланджело оправдывают ее существование. Но это, конечно, еще далеко не все. Кроме статуй, надгробий, витражей, картин, существуют вещи нематериальные — покой, который обретают верующие.
— Верующие, — тихо повторила Карлотта. — Обманутые люди.
— Нет, не обманутые. Облагороженные. Я им завидую. Безумно завидую всем истинно верующим.
— Тогда почему ты сам не стал верующим? Неужели тебе не хочется обрести душевное равновесие?
— Почему не стал верующим? — повторил Джек. — Тебе говорят — веруй. Это все равно что сказать — будь красив. Я бы хотел быть красивым…
Они постояли еще немного, глядя на вымощенную камнем площадь. Дул холодный, колючий ветер; монашки, укутанные до пят в черные одежды, казалось, плыли по мостовой к ступеням церкви.
— Скоро пойдет дождь, — заметил Джек. — Я жалею, что мы сюда приехали. Неподходящее утро. Вернемся в город.
В отель они возвращались, почти не разговаривая. Карлотта сидела в углу с задумчивым, серьезным лицом и не глядела на Джека.
— Ты знаешь, почему я никогда прежде не говорила с тобой о религии? — спросила она. — Потому что в моем сознании религия связана со смертью. Мысли о смерти для меня невыносимы. Ты часто думаешь о смерти?
— Во время войны я часто думал о ней, — признался Джек. — И в последнее время, оказавшись в Риме, тоже.
Карлотта сняла перчатки. Посмотрела на свои руки. Медленно погладила пальцами кисть.
— Эта плоть, — тихо вымолвила она, и Джек понял, что хотела сказать Карлотта своим жестом и почему она произнесла эти слова.
Она протянула левую руку и сжала пальцы Джека.
— Джек, ты поужинаешь со мной? Сегодня я не хочу быть одна.
— Я не думаю, что это блестящая идея, — как можно мягче произнес Джек.
Он мог сослаться на занятость, но он хотел дать понять Карлотте, что отказывает ей преднамеренно.
Она отпустила его руку.
— Извини. — Карлотта натянула перчатки, тщательно разгладив складки.
Сколько раз, подумал Джек я наблюдал за этим нехитрым, будничным, исполненным тщеславия и кокетства женским спектаклем? Сколько поездок, дальних и ближних, радостных и неудачных, начиналось с этого сухого звука, напоминающего шелест листьев?
— Джек… — начала она и замолчала.
— Да?
— Хочешь знать, почему я приехала в Рим?
— Если ты скажешь, что захотела увидеть меня, я тебе не поверю.
— Нет, я не собиралась говорить это. Я тебе уже сказала, что приехала к Морису Делани. — Она раздраженно передернула плечами. — Меня к нему не пустили. Знаешь, почему я приехала к нему? — Она выдержала секундную паузу, но Джек молчал. — Я приехала увидеть его, потому что из всех мужчин, с которыми я была близка, ни один не подарил мне столько удовольствия. И я подумала, что теперь, когда его жизнь в опасности, ему будет приятно узнать об этом.
— Несомненно, — сухо произнес Джек.
— Ты знаешь, какое значение имела для меня любовь… или секс, если ты предпочитаешь это слово.
— Да?
— Да. Я поняла, что эта сторона жизни для меня самая важная. Поэтому, если мужчина дает…
— Оставим эту тему, — сказал Джек.
— Ты не сердишься на меня за то, что я сказала тебе об этом?
— Нет, — ответил Джек.
Это было почти правдой.
— Сейчас мне кажется, я могу говорить с тобой обо всем.
— Наш развод, — насмешливо заметил Джек, не желая продолжать этот разговор, — принес определенную пользу.
— Люби меня, Джек, — прошептала она. Голос Карлотты был тихим, жалобным. — Пожалуйста, люби меня.
Джек молчал.
— Мы еще увидимся, правда? До моего отъезда?
— Конечно, — неискренне ответил он.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
С двенадцати часов дня до вечера Брезач и Джек трудились в тесной, неприбранной комнате, расположенной на четвертом этаже. Они переписывали страницу за страницей, делали купюры, вставки, вносили изменения, намеченные прошлым вечером в ресторане. Они работали быстро и продуктивно, понимая друг друга с полуслова, так, словно за плечами у них была дюжина созданных совместно сценариев. Хильда, секретарша Делани, стенографировала, и к шести часам, когда их одолела усталость, она забрала домой для расшифровки толстую стопку листов.
После ее ухода Джек взял чашку кофе, приготовленного Максом. Наслаждаясь кофе, Джек откинулся на спинку стула и с удовлетворением подумал о работе, выполненной ими сегодня.
— Может быть, я потерял рассудок, — сказал Джек, — но мне кажется, в конце концов у нас получится замечательная картина.
Брезач хмыкнул:
— Не расслабляйтесь, Эндрюс. Всегда помните об эйфории, которая охватывает человека, когда он находится глубоко под водой.
— Это не эйфория, — возразил Джек. — Повторяю — я убежден в том, что фильм выйдет превосходный.
— Не тошнотворный, — поправил его Брезач. — От более сильных высказываний воздержусь.
Джек поставил свою чашку, поднялся, потянулся:
— Я согласен. Превосходный и не тошнотворный.
— Как, по-вашему, все это воспримет Делани? — спросил Брезач.
— Он поблагодарит нас за то, что мы спасаем его жизнь.
— Ваши слова не кажутся вам наивными?
— Я тебе скажу, что я думаю, — произнес Джек — Если бы он находился с нами, он бы, вероятно, стал возражать против многого из того, что мы делаем. Не всего, но многого. Но он увидит лишь конечный результат нашей работы. Что бы ты о нем ни думал, он не дурак. Даже если Делани пожелает что-то перемонтировать или вернуть один-два старых куска, он, несомненно, признает, что мы улучшили картину.
— Ну, — пожал плечами Брезач, — вы его лучше знаете.
— Да, верно, — согласился Джек. — Ну что, продолжим вечером? Я могу вернуться сюда к девяти часам.
— О…
Возникла небольшая пауза, в течение которой Брезач и Макс переглянулись.
— Что такое? — спросил Джек.