Наконец-то ее освободили от ненавистного дыхательного аппарата. Однако, к ее разочарованию, она все равно не смогла издать ни звука. Для тележурналиста, карьера которого и без того пошатнулась, это было горьким открытием.
Правда, врачи сказали ей, что волноваться не о чем, голос со временем восстановится. Ее предупредили, что когда она начнет говорить, то сначала не сможет сама себя понять, но это нормально, учитывая, что голосовые связки получили сильный химический ожог от дыма.
Более того, у нее не было ни волос, ни зубов, а пищу ей давали только жидкую и через соломинку. В общем и целом, она все еще была развалина.
– Что ты на это скажешь? – спросил Тейт. – Есть у тебя желание повидаться с Мэнди?
Он улыбался, но Эйвери видела, что это неискренне. Ей было его жаль. Он изо всех сил старался быть бодрым и веселым. Сразу после операции она слышала от него только ободряющие слова. Он и тогда, и сейчас говорил ей, что операция прошла блестяще. Доктор Сойер и все сестры на этаже нахваливали ее за быстрое выздоровление и хорошее настроение.
Какое еще может быть настроение в ее положении? Если бы она могла держать в руках костыли, ей бы и сломанная нога была не помеха, но пока руки были слишком слабы, и она все еще прикована к больничной койке. К черту хорошее настроение. Откуда им знать, что у нее на душе? Может, она вся кипит от злости? Она, конечно, ни на кого не злилась, но только оттого, что это было бессмысленно. Дело уже сделано. Вместо лица Эйвери Дэниелз теперь другое лицо. Она не могла избавиться от этой навязчивой мысли. На глаза навернулись слезы.
Он истолковал их по-своему.
– Обещаю, что Мэнди пробудет здесь недолго, но я уверен, что даже короткое свидание с тобой пойдет ей на пользу. Ты знаешь, она уже дома. Все ее балуют, даже Фэнси. Но она по-прежнему спит тревожно. Возможно, если она с тобой повидается, это ее успокоит. Может, она думает, что ей говорят неправду и на самом деле тебя уже нет. Она так не говорит, но она вообще все время молчит.
С удрученным видом он уронил голову и принялся разглядывать руки. Эйвери уткнулась взглядом ему в макушку. Волосы у него росли вокруг завитка, который был расположен немного несимметрично. Ей нравилось на него смотреть. Не знаменитый доктор, который ее оперировал, и не искусные медсестры, а Тейт Ратледж стал теперь для нее центром вселенной.
Как ей и обещали, левый глаз, как только была реконструирована поддерживавшая его лицевая кость, стал видеть нормально. На третий день после операции сняли швы на ресницах. Шинку с носа обещали удалить завтра.
Каждый день Тейт заказывал ей в палату свежие цветы, как бы отмечая букетом очередной шаг к выздоровлению. Входя, он всегда улыбался. Он никогда не скупился на маленькую лесть.
Эйвери было его жаль. Хотя он и старался не показать виду, но она чувствовала, что навещает он ее больше по обязанности. И все же, если бы он вдруг перестал приходить, она бы, наверное, умерла.
В комнате не было зеркал – вообще ничего, в чем могло бы отразиться ее лицо. Она не сомневалась, что это было сделано умышленно. Ей не терпелось узнать, как она на самом деле выглядит. Может быть, причиной для отчуждения, которое Тейт столь старательно скрывает, является как раз ее уродство?
Как у всякого человека, оказавшегося физически неполноценным, у нее сейчас были обострены все чувства. Она научилась читать между строк, понимать то, что не говорилось, а лишь подразумевалось. Тейт был со своей «женой» вежлив и предупредителен. Того требовала элементарная порядочность. И все же между ними существовал едва уловимый барьер, причина которого была пока Эйвери неясна.
– Так привести мне ее или нет?
Он сидел на краю кровати, стараясь не побеспокоить ее сломанной ноги, которая была поднята вверх. Наверное, сегодня холодно, подумала она, глядя на его замшевый пиджак. Зато светит солнце: в дверях он снял и убрал в нагрудный карман темные очки. Глаза у него серо-зеленые, взгляд – открытый и обезоруживающий. Да, весьма привлекательный мужчина, подумала она.
Разве она может отказать ему в этой просьбе? Он был так добр к ней. Пусть даже эта девочка не ее дочь, но, если это способно доставить радость Тейту, она готова сыграть роль ее матери. Один раз.
Теперь она могла не только моргать единственным открытым глазом, но даже выразить свое согласие кивком головы. По сравнению с ее предшествующим состоянием это был значительный прогресс.
– Вот и отлично. – На сей раз улыбка шла от души. – Я посоветовался со старшей медсестрой, она говорит, ты уже можешь одеваться в свои вещи, если хочешь. Я взял на себя смелость прихватить для тебя несколько ночных рубашек и халатов. Для Мэнди будет лучше, если она увидит тебя в чем-то привычном.
Эйвери снова кивнула.
В дверях возникло оживление, и она перевела взгляд в ту сторону. Вошли мужчина и женщина, в которых она узнала родителей Тейта, Нельсона и Зиннию – или Зи, как ее все называли.
– Ого, вы только посмотрите. – Нельсон опередил жену и стремительно подошел к кровати. – Ты прекрасно выглядишь, правда, Зи?
Зи встретилась глазами с Эйвери.
– Намного лучше, чем вчера, – вежливо подтвердила та.
– Пожалуй, этот доктор не зря получил свой фантастический гонорар, – смеясь, заметил Нельсон. – Никогда не верил в пластические операции. Всегда считал, что это каприз тщеславных богатых женщин, которым некуда давать мужнины деньги. Но это, – он показал на лицо Эйвери, – это стоит того.
Их комплименты досаждали Эйвери. Она понимала, что все еще выглядит как жертва авиакатастрофы – и никак не иначе.
Тейт, по-видимому, почувствовал ее раздражение и поспешил переменить тему;
– Кэрол согласилась завтра повидаться с Мэнди.
Зи повернулась к сыну и нервно сплела руки:
– Ты уверен, что это необходимо, Тейт? И Кэрол, и Мэнди?
– Нет, совеем не уверен. Сам боюсь.
– А что говорит детский психолог?
– Какая разница, что она говорит? – отрезал Нельсон. – Как психиатр может знать, что нужно, а что не нужно ребенку? Отцу виднее. – Он похлопал Тейта по плечу. – Я думаю, ты поступаешь правильно. Мэнди будет только на пользу повидаться наконец с матерью.
– Надеюсь, ты прав.
Эйвери заметила, что в голосе Зи прозвучала неуверенность. Она разделяла ее озабоченность, но не могла ее высказать. Оставалось надеяться, что великодушный жест, который она согласилась сделать ради Тейта, не обернется своей противоположностью и не принесет еще большего вреда ребенку, пережившему моральную травму.
Зи обошла палату, доливая воду в вазы с цветами, полученными не только от Тейта, но еще от многих людей, имена которых Эйвери ничего не говорили. Поскольку о родных Кэрол не было до сих пор сказано ни слова, она заключила, что таких у нее нет. Единственной ее семьей были родные мужа.
