— Ты лжешь, — протестовал Оливер.
— Я предупреждала тебя, что никто никогда не назовет меня больше лгуньей.
— Но мне всегда казалось, что ты…
— Чаще всего я просто хорошо притворялась, Оливер, — мягко возразила Люси. — Не всегда — но чаще всего.
— Столько лет? — голос его звучал подавленно и недоверчиво.
— Да.
— Почему? Почему ты делала это? Почему ты ничего мне не сказала?
— Потому что мне казалось, что я не вынесу этого признания, ответила она.
— А теперь?
— А теперь я больше думаю о себе, чем о тебе. Вот что ты со мной сделал в тот вечер десять дней тому назад, Оливер.
— Я не желаю больше слушать тебя! — Оливер пришел в ярость. — Пять тысячелетий женщины оправдывали все свои легкомысленные похождения возрастом, занятостью или физической слабостью своих мужей, которые не могли удовлетворить их похоть. Сделай милость, придумай что-то пооригинальнее.
— Не думай только, что я пытаюсь всю вину возложить на тебя. Может, если бы ты был другим, если бы мы оба были другими, этого бы не случилось. Но, — честно призналась она, — не только это. Я хотела его. Долгое время я даже себе не признавалась в этом. Но когда все закончилось, я только сожалею, что так долго оттягивала эти мгновения.
— Что именно ты хочешь этим сказать? — спросил Оливер. — Ты собираешься снова встречаться с ним?
— О нет, — с легкостью сказала Люси. — У него есть свой… Недостаток. Он слишком молод. Он совершенно неперспективен на ближайшие десять лет. Он сослужил хорошую службу, но теперь это все детские забавы. — Хорошую службу? — насмешливо повторил Оливер.
— Да, он дал мне почувствовать, как прекрасно быть снова женщиной. Ничего в нем нет особенного, но в мои тридцать пять он показал мне, какое удовольствие может доставить мужчина.
— Философия проститутки, — сказал Оливер.
— Неужели? — Люси пожала плечами. — Я так не считаю, и думаю, что ты тоже так не думаешь. Но что бы это ни было, я так чувствую, и ты должен это знать.
— На что ты намекаешь?
— Я намекаю на то, что это может повториться.
— Но ты лжешь. Ты просто говоришь так, чтобы отомстить мне.
— Нет, я не лгу, — ответила Люси.
— Посмотрим, — в отчаянии проговорил Оливер. — Посмотрим. — Нет не посмотрим, — настаивала она. — Почему это тебя так шокирует? ты же бывал в раздевалках, барах, курилках. Разве не к этому сводятся там все разговоры? А если бы тебе довелось услышать женскую болтовню на всяких там обедах и приемах… Разница только в том, что за пятнадцать лет мой муж приучил меня говорить правду себе и о себе.
— Такая семейная жизнь долго не продлится, Люси, — возразил Оливер.
— Может и нет, — согласилась она. — Это плохо.
— Ты останешься одинокой, всеми забытой.
— Может быть. Но сейчас мне кажется, что это того стоит.
— Не могу поверить, — сказал Оливер. — Ты так изменилась. Ты совсем не такая, как даже две недели назад.
— Ты прав. Я действительно изменилась, — согласилась Люси. — И не к лучшему. Честно говоря. Я стала намного хуже. Но теперь это я, а не твое отражение. Я не второстепенная, покорная, блеклая, предсказуемая пятая часть твоей жизни. Это я, в своей наготе. Я сама себе хозяйка. Я самостоятельный человек.
— Ладно, — резко оборвал Оливер. — Иди, сложи свои вещи и поехали домой. Я пойду за Тони и скажу ему, что ты готова.
Люси вздохнула. И совершенно неожиданно она рассмеялась.
— Оливер, дорогой, да ты настолько не привык слушать то, что я говорю, что даже если я скажу, что на тебе горит рубашка, до тебя не дойдет, пока ты не сгоришь.
— Ну, а это ты к чему говоришь?
Люси перешла на серьезный тон.
— Я писала тебе, что не собираюсь возвращаться домой с Тони. Ты разве не прочел мое письмо?
Оливер раздраженно отмахнулся.
— Прочел. Прочел. Чушь какая-то. Ты наверное, была взбудоражена, когда писала его и…
— Оливер, — опять предостерегла Люси.
— В любом случае это всего несколько дней. Он уедет в школу в конце месяца, и ты сможешь успокоиться, прийти в себя. И вы не увидитесь до самого Дня Благодарения. И…
— Я не собираюсь оставаться с ним эти несколько дней. Я не поеду к нему на День Благодарения. Я не поеду к нему на Рождество. Я не…
— Люси, прекрати это дурацкое причитание, — грубо остановил ее Оливер. — Не глупи.
Люси устало закрыла глаза и легко отмахнулась:
— Почему бы вам вдвоем не поехать домой и не оставить меня в покое?
— Но мне казалось, что мы все уладили, — сказал Оливер.
— Ничего мы не уладили. Ты сказал, что хочешь, чтобы я вернулась. Я сказала, что хочу вернуться, но на определенных условиях. Одно из них это то, что я никогда больше не увижу Тони.
— Как долго вы не будете видеться? — угрожающе низким голосом спросил Оливер.
— Никогда.
— Это дешевая мелодрама. Это просто бессмыслица.
— А теперь послушай внимательно, — Люси шагала вперед-назад перед Оливером, с трудом контролируя свой голос. — Я полностью отдаю себе отчет в том что сказала и в том, что собираюсь сказать. Он ненавидит меня. ОН мой враг…
— Ему всего тринадцать лет…
— Он свидетель обвинения, и он никогда не забудет этого, и я тоже. Всякий раз, когда он смотрит на меня, он смотрит через то окно в тот злополучный дождливый день. Он смотрит на меня осуждающе, он обвиняет, выносит приговор.
— Не устраивай истерик, Люси, — Оливер схватил ее за руку и успокаивающе погладил. — Он все забудет.
— Он не забудет. Сам спроси его. Спроси. Я не могу жить под одной крышей со своим судьей! Не могу ощущать чувство вины двадцать раз на день! — Голос ее надрывался и она уже почти рыдала.
— Ты должна попробовать, — настаивал Оливер.
— Я пробовала, — прошептала Люси. — Я делала все что только могла, чтобы примирить нас. Даже когда я писала тебе, что не смогу жить с ним в одном доме, я все еще надеялась… Я не верила, даже когда писала эти слова. А потом, сегодня, он сделал вот это… — Она отняла у него руку и показала на разбитый грамофон. — Бейсбольной битой. Но он разрушал не машину. Он уничтожал меня. Он УБИВАЛ меня! — Тут Люси сорвалась на безумный вопль. — Убийство!
Оливер схватил ее за плечи и резко встряхнул:
— Прекрати! Возьми себя в руки!
Рыдая и не пытаясь высвободиться из его рук, она сказала:
— Он отравит всю нашу жизнь. Что будет с нами после пяти лет вот такого существования? И что станет с ним в конце концов?
