Беда с этими стандартными, избитыми, затасканными аргументами одна, думал Арчер, и заключается она в том, что есть в них немалая доля истины.
— Хочешь знать, как я стала коммунисткой? — спросила Френсис. Голос ее стал мягче, лицо разгладилось.
— Если у тебя есть желание мне об этом рассказать.
— Есть. — Она резко поднялась, подошла к окну, выглянула. — Тебя не удивляет, что такая девушка, как я, сбилась с пути истинного? Моя семья очень богата, я училась в лучших школах, красотой природа меня не обделила, мужчины всегда увивались за мной, так что у меня не было нужды ходить на партийные собрания, чтобы найти себе кавалера. — Она невесело рассмеялась. — У меня было счастливое детство, доктор, — со смешком продолжала Френсис, — и все думают, что я прекрасна и удивительна, и на черный день у меня припасена вторая норковая шуба, и обычно я весела, как жаворонок. Почему же я не такая, как остальные женщины? Что бы их перепугало, если бы кто-то взялся расследовать их прошлое? Им бы не хотелось, чтобы мужья выяснили, что кто-то потратил на шляпку лишние шестьдесят долларов, а кто-то провел несколько часов в постели с лучшей подругой из Вассара,
[31]
когда та гостила в их загородном доме прошлым летом. — Она повернулась к Арчеру. — На той стороне улицы — синагога. Когда мне скучно, я встаю у окна и с расстояния семьдесят ярдов пытаюсь определить, еврей идет по улице или нет. — Она рассмеялась собственной шутке, рассмеялась пронзительно, истерично.
Арчер заерзал в кресле. «Может, не стоит ее слушать? — подумал он. — Кто знает, что она наговорит?»
— Продолжим, доктор. — Френсис прищурилась, чувствуя, что Арчеру не по себе. — С сексом у меня проблем нет, хотя в книгах и утверждается, что именно сексуальная неудовлетворенность толкает женщин на путь экстремизма. Я не фригидна, доктор, уверяю вас, и получаю оргазм, когда мне этого хочется. Если вам это необходимо для того, чтобы выставить правильный диагноз, я напишу на листке список моих последних любовников, и после моего ухода вы сможете положить его в свою записную книжку.
«Я пришел сюда, чтобы поговорить о политике, — с негодованием думал Арчер, — и к чему это привело? Стоит задать один вопрос, и на тебя вываливают гору информации. И ты узнаешь то, чего и знать-то не хотел. К сожалению, люди воспринимают себя единым целым и не могут сосредоточиться только на одном, интересующем тебя аспекте. Память человеческая слишком услужлива. Спроси ветерана войны, где он потерял ногу, и, прежде чем он ответит тебе, ты узнаешь историю дивизии, в которой он воевал, получишь подробный отчет о нескольких сражениях вкупе с характеристикой всех командиров и добрым словом всем павшим. Задай женщине вопрос, касающийся ее жизни, и ответ она начнет с главного для себя — с секса».
— Я слушаю, Френсис. — Арчер попытался отвлечь ее от самокопания. Вернуть к главной для него теме.
— Я заболела коммунизмом за границей. — В голосе Френсис по-прежнему слышались насмешливые нотки. — В Красном Кресте. — Она подошла к Арчеру, остановилась перед ним. Уперлась руками в бедра, широко расставила ноги. — Ты удивлен?
— Каждый год на Рождество я посылаю в Красный Крест пятьдесят долларов, — ответил Арчер. — И не знаю, что с ними делается.
— Меня направили на базу бомбардировщиков «В-17» в Англии. Я раздавала пончики и писала письма родителям погибших. Я считала себя патриоткой, и мне очень шла форма. Я флиртовала с летчиками на танцах, но никого не подпускала к себе и в постель ложилась одна. Один парень, пилот бомбардировщика, говорил мне, что, потанцевав со мной, он ехал в город к своей английской девице и, лежа на ней, закрывал глаза, представляя себе, что под ним — я. Тогда я сказала ему, что не готова обратить его грезы в реальность. Дело было зимой сорок четвертого года, и он летал над Бременом и Франкфуртом. А потом я встретила командира эскадрильи возрастом постарше того пилота — ему было лет двадцать шесть — и рассталась с девственностью.
Арчер вновь заерзал в кресле. Он полагал, что, рассказывая все это, Френсис стоит слишком близко от него.
— Родился он в Калифорнии. — Френсис смотрела поверх головы Арчера. — Один из тех больших, загорелых, светловолосых парней, каких там выращивают сотнями. Спокойный, веселый, надежный. В эскадрилье его очень любили… как и я. — Она замолчала, в недоумении посмотрела на Арчера, словно никак не могла вспомнить, кто он такой и что делает в ее комнате. Резко повернулась, шагнула к дивану и села, зажав руки между коленями. Юбка туго обтянула бедра.
— Если становишься женщиной в двадцать три года, для тебя это большое событие. Возможно, поэтому для тебя более значимым становится все то, что связано с твоим первым мужчиной…
«Двадцать три года, — думал Арчер, — в сорок четвертом. Следовательно, сейчас ей двадцать девять. Я и представить себе не мог, что ей столько лет».
— Но дело, наверное, не в этом. — Френсис словно спорила с собой. — Он был очень смелым, очень заботливым. Заботился о подчиненных, и гибель каждого становилась для него личной трагедией, заботился обо мне. Останься он в живых, мы бы поженились и жили бы сейчас в Санта-Барбаре. — Она пожала плечами. — Я собираюсь сказать что-то странное. Я собираюсь произнести необычное слово. Он был святым. Ты будешь смеяться?
— Нет, — покачал головой Арчер. — Смеяться я не буду.
— Я говорю это совсем не потому, что он умер. Я это чувствовала, когда встречалась с ним по вечерам. После рейдов и когда мы ездили в Лондон, если ему давали краткосрочный отпуск. Лондон… — Она замолчала, глаза ее затуманились, словно Френсис вновь увидела разбитые улицы, разрушенные дома, вспомнила, как выходила из ресторана в кромешную тьму, держась за руку своего любимого. — Он истово верил в Бога, — продолжала она ровным, бесстрастным голосом. — Его отец был священником, и он сам собирался какое-то время… Вот он и думал о том, на что другие парни не обращали ни малейшего внимания. Им-то хотелось лишь вернуться домой живыми, познакомиться с красивой девчонкой, получить новое звание и не сойти с ума, когда вокруг рвутся снаряды. Может, я к ним несправедлива. Хэнк… был такой обстоятельный. Войну воспринимал очень серьезно, задавал себе много вопросов.
Хэнк, подумал Арчер. Ничего себе имя для святого. Святой Хэнк.
— Наверное, у него было время задавать вопросы, возвращаясь из рейда. Бомбы сброшены, кто-то остался в живых, а кто-то погиб на твоих глазах от зенитных снарядов или пулеметных очередей истребителей, ты сидишь в кислородной маске, самолет ведет второй пилот, а на полу корчатся раненые, ожидая, когда подействует укол морфия. Он спрашивал себя: а ради чего все происходит? Нужно ли это? Каков будет результат? Каким станет мир после войны? Не начнется ли новая война? В Восьмой воздушной армии он был инородным телом. Хэнк действительно начал думать, что сражается за мир, равенство, справедливость. Я лишь повторяю его слова. — Френсис усмехнулась. — Сын священника, да еще и калифорниец… Странные там вырастают люди. И раздумья привели Хэнка к выводу, что его идеалы совпадают с идеалами коммунистов. В колледже среди его приятелей были два коммуниста, они требовали равноправия для мексиканцев, китайцев, евреев и негров и повышения зарплаты для сборщиков абрикосов. А потом, чтобы доказать, что слова у них не расходятся с делом, они уплыли в Испанию, где их и убили. И Хэнк понял, что правота была на их стороне. Они предупреждали всех, но их никто не слушал, а обернулось все так, как они и предсказывали. Поэтому помимо всего прочего он чувствовал, что они были умнее остальных, раз сумели заглянуть в будущее.
