— То есть ты пытаешься сказать мне, что ты коммунист?
— Я ничего не пытаюсь тебе сказать, Клем, — покачал головой Атлас. — Я лишь рисую общую картину. Однако в образ коммуниста я не вписываюсь. Как я тебе и говорил, я капиталист. Два жилых дома и половина бара. Плюс государственные облигации и акции в банковском сейфе. Тебе бы как-нибудь взглянуть на мою налоговую декларацию, Клем, и ты сразу поймешь, как трудно мне быть коммунистом. Разумеется, возможен и такой вариант. Но вероятность больно мала. И потом, зачастую я не в восторге от того, что они делают. Чистота их намерений не доказана на девяносто девять и сорок четыре сотых процента. Они преследуют какие-то свои цели и, возможно, останутся в плюсе, когда мы разделим на всех общую беду. Они прикидываются, что очень уж заинтересованы в благополучии цветных. Как-то не верится. Мы, что называется, случайный доход на их инвестиции. И придет время, когда мы будем смотреть друг на друга и гадать, мы используем их или они нас. Не так-то легко сказать, что может подумать человек, глядя на все это со стороны.
— Стенли, это не просто проблема негров, и ты это знаешь. Многие их действия и идеи никак не связаны с Гарлемом.
— Иностранная политика? — беззаботно отмахнулся Атлас. — Профсоюзы? Задумываться над этим у меня времени нет. Моя иностранная политика состоит в том, что я, возможно, переберусь во Францию и вновь, как и прежде, возьму в руки трубу. Буду проводить дома пару вечеров в неделю, даже заведу ребенка. Увеличивать число цветных детей в этой стране я не собираюсь. Это противоречит моим принципам.
— Послушай, Стенли, — в отчаянии воскликнул Арчер, чувствуя, что напрасно тратит время, — а что ты собираешься делать?! Ты намерен бороться? Будешь защищать себя?
— А как мне это сделать? — Арчеру показалось, что этот вопрос Атлас задает на полном серьезе.
— Прежде всего подать в суд на издателей журнала. Может, тебе стоит объединиться с другими артистами, которых также обвинили в принадлежности к коммунистам, и подать коллективный иск.
Атлас заулыбался.
— Что с тобой, Клем? У тебя есть друзья среди адвокатов, которых ты хочешь обогатить? Когда я маленьким мальчиком сидел на колене матери, она наказала мне: «Сынок, есть только одно правило, которому ты должен следовать в этой жизни. Ты можешь пить самогон, нюхать кокаин и спать с женой пастора, но никогда не подавай в суд на белого человека». А ведь она из южной глубинки. Нынче же дела обстоят так, что половина присяжных признает тебя за красного, если станет известно, что ты голосовал за Теодора Рузвельта.
[36]
— А за кого ты голосовал? — спросил Арчер. — В каких состоишь организациях? Может, как раз сейчас тебе самому обратиться в прессу и бороться с этими обвинениями? Есть ли у них на тебя компромат? Что они могут доказать?
Атлас все улыбался.
— Не слишком ли ты любопытный, Клем? Пусть они выясняют это сами. От меня помощи они не дождутся. Все это вопросы белых. Вот пусть белые и ищут ответы. Тебе полегчает, если я скажу, что голосовал за республиканцев и состою в Национальной ассоциации промышленников?
[37]
Хотя я не гарантирую, что мои слова — истина в последней инстанции. Мне будет хуже, если я признаюсь, что одно время бандиты использовали меня как курьера, или это не имеет никакого значения? Ты думаешь, на моей кристально чистой репутации появится несмываемое пятно, если я скажу газетчикам, что работал в одном ночном клубе, когда впервые приехал из Тампы, и спал с белыми женщинами, получая по десять баксов за палку? В те дни в Гарлеме многие подрабатывали таким способом.
Арчер поднялся, признав свое поражение.
— Хорошо, Стенли, пусть будет по-твоему. Я думал, что мы сможем помочь друг другу, а меня просто водят за нос.
— У меня нет желания кому-либо помогать, — ответил Атлас. — Даже себе.
Он развалился в кресле, вытянув ноги, положив на колени мускулистые руки, а в глазах его стояла ненависть к белому миру.
— Хорошо. Я позвоню, если что-нибудь прояснится.
— Не утруждай себя. — Атлас не поднялся. Не проводил Арчера до двери.
В коридоре, ожидая лифта, Арчер глубоко вдохнул. Пахло затхлостью. Он разозлился на себя за то, что обратил внимание на этот запах.
Глава 10
Элис Уэллер жила в Сентрал-Парк-Уэст, в большом, когда-то роскошном доме. Большим он, конечно, остался, а вот от роскоши осталось совсем ничего. Ковры истрепались и выцвели, стены в вестибюле выкрасили серо-зеленой краской. Лифт стонал и скрипел, лифтер чихал.
— Мне к миссис Уэллер, — сказал Арчер.
— Четвертый этаж, — ответил лифтер. — Она вас ждет?
— Да.
Арчер вдохнул запахи масла и пыли, и они напомнили ему о тех приятных вечерах, что много лет тому назад он проводил в этом доме, когда был жив муж Элис, с которым он долго дружил. После его смерти Арчер бывал здесь все реже и реже, успокаивая свою совесть тем, что, став режиссером, более или менее постоянно находил работу для Элис, порой даже ценой жарких споров с продюсерами.
Элис открыла дверь сама. В платье из веселенькой хлопчатобумажной ткани, которое старило ее на добрых пять лет. Она только что сняла бигуди, кудряшки волос прилипли ко лбу. Элис улыбнулась, когда Арчер поцеловал ее.
— Так приятно вновь видеть тебя здесь. — В голосе ее не слышалось упрека. — Давненько ты к нам не заглядывал.
Когда Элис брала его пальто, Арчер заметил, что руки у нее красные и растрескавшиеся, словно в последнее время она постоянно мыла посуду. Элис провела его в гостиную.
— Сядь, пожалуйста, сюда. — Она указала на одно из кресел. — В том, которое тебе нравилось, сломалась пружина.
Арчер повиновался, почувствовав укол совести. Элис помнила, что у него было любимое кресло. Он — нет.
— Пожалуй, я сама присяду здесь. — Она опустилась на диван, который протестующе скрипнул.
Арчер вспомнил эту привычку Элис. Она всегда говорила «я сама сяду», «я сама должна проснуться», «я сама поеду домой». Должно быть, когда-то давно такое построение фраз очаровало какого-то мужчину, и подсознательно Элис цеплялась за эти далекие воспоминания. А может, произнося в очередной раз слово «сама», Элис чувствовала себя более молодой. Арчеру всегда становилось как-то не по себе, когда она начинала так говорить, и теперь он понял, что чувство это никуда не делось. Элис же застыла на диване с прямой, как доска, спиной.
