Первая порция спиртного пришлась очень кстати после рабочего дня и быстрой ходьбы. Нэнси еще не появилась, поэтому они остались сидеть на высоких стульях у стойки бара, держа в руках запотевшие стаканы и с удовольствием наблюдая, как бармен священнодействует с бутылками и льдом.
Вудроу Бурк, уставившись в стакан, сидел один у другого конца изогнутой стойки. Похоже, он уже крепко набрался, и Арчер старался не встретиться с ним взглядом. Во время войны Бурк был знаменитым корреспондентом. Он вечно оказывался в окруженных городах и горящих самолетах, так что в те дни его статьи и репортажи ценились очень высоко. После войны он стал радиокомментатором, и многие американцы настраивали свои приемники на его хрипловатый, высокомерный голос, критикующий особенности американского общества, которые мало кому нравились. Но чуть больше года тому назад Бурка неожиданно уволили (по утверждению недоброжелателей, потому что он попутчик;
[6]
по его мнению — потому что он честный человек), и теперь большую часть времени он просиживал в барах, собираясь развестись с женой и громогласно утверждая, что в Америке душат свободу слова. Темные глаза этого еще довольно-таки молодого человека по-прежнему горели огнем, но он сильно располнел, и как-то не верилось, что с такими габаритами он смог бы выбраться из горящего самолета. В годы войны за ним закрепилась репутация отчаянного смельчака. Но за последний год он заметно постарел и пьянел теперь гораздо быстрее, чем раньше.
Бурк оторвал взгляд от стакана, увидел Арчера и Эрреса и помахал им рукой. Арчер боковым зрением уловил это движение, но притворился, что ничего не заметил. Бурк осторожно слез со своего стула и медленно, но достаточно уверенно направился к ним со стаканом в руке.
— Клем, Вик, — Бурк остановился позади них, — мы, идущие на смерть, приветствуем вас. Давайте выпьем.
Арчер и Эррес обернулись.
— Привет, Вуди, — тепло поздоровался с Бурком Арчер, коря себя за то, что поначалу не стал отвечать на его приветствие. — Как дела?
— Иду ко дну на всех парусах, — трезвым голосом ответил Бурк. — А как у вас?
— Более-менее, — ответил Арчер. — Я скорее всего доживу до следующей уплаты подоходного налога.
— Эти мерзавцы, — Бурк отпил виски, — так и не могут простить мне сорок пятый год. Вогезы,
[7]
— мрачно изрек он, — вот где я был в сорок пятом. — Он уставился на свое изображение в зеркале — мятый воротник рубашки, пятна виски на галстуке. — Ты там бывал? — Он воинственно посмотрел на Эрреса.
— Где? — переспросил Эррес.
— В Вогезах.
— Нет, Вуди.
— Старина Вик, кавалер «Пурпурного сердца».
[8]
— Бурк похлопал Эрреса на плечу. — Мне говорили, что ты сражался храбро. Сам я этого не видел, но мне говорили. Но нынче держись настороже, Вик. Потому что грядет Большая рана.
— Не волнуйся, Вуди, — кивнул Эррес. — Я смогу постоять за себя.
— Раны мира. — В чуть выпученных глазах Бурка светились злость и тревога. — Рваные, в большинстве своем со смертельным исходом. Невидимые взрывы на высоте вершин деревьев на Пятой авеню. Большая рана. За нее не дают ни медалей, ни демобилизационных баллов.
[9]
Остерегайся Большой раны.
— Буду стараться, Вуди, — заверил его Эррес.
— А как насчет тебя? — Взгляд Бурка уперся в Арчера.
— А что насчет меня? — миролюбиво спросил тот.
— Где воевал ты?
— Нигде, Вуди, — ответил Арчер. — Я не покидал территорию Америки.
— Что ж, — Бурк великодушно его простил, — кто-то должен был оставаться дома. — Он шумно отхлебнул из стакана. — Моя самая большая ошибка состояла в том, что я не стал дожидаться, пока меня выгонят из Югославии. — Подтверждая свои слова, он энергично кивнул.
Арчер молчал, надеясь, что его нежелание продолжать разговор не останется незамеченным. Но Бурк оседлал любимого конька и уже не мог остановиться.
— Я уехал по собственной воле, вместо того чтобы подставить свой зад под крепкий пинок, и я не писал о том, что Тито каждое утро насилует монахиню, а уж потом садится завтракать. Вот тогда на меня и легла тень подозрения. Я говорил то, что должен был сказать, как честный человек, и эти мерзавцы прихватили меня. Могущественные государственные агентства, Арчер, пытаются оседлать информационные потоки. Могущественные и зловещие агентства ополчились на честных людей, — прошептал он со стаканом у рта. — Не смейся, Арчер, не смейся. Где-нибудь кто-нибудь вносит сейчас твое имя в список. На уровне вершин деревьев. — Бурк допил виски и поставил стакан на стойку. Без стакана он выглядел совсем опустившимся и одиноким. — Арчер, ты можешь одолжить мне тысячу долларов?
— Знаешь, Вуди… — начал Арчер.
— Ладно! — Бурк замахал руками. — Действительно, с чего это ты должен одалживать мне деньги? Мы едва знакомы. Я же выпивоха, которому скоро перестанут наливать в кредит. Да еще изо дня в день рассказываю одну и ту же историю. Забудь. Не следовало мне обращаться к тебе с такой просьбой. Просто мне очень нужна тысяча долларов.
— Я могу одолжить тебе триста. — Названное число удивило Арчера. Он собирался предложить сотню, но не три.
— Благодарю, — кивнул Бурк. — Очень мило с твоей стороны. Мне нужна тысяча, но три сотни, полагаю, тоже не помешают.
Эррес повернулся к ним спиной и сказал что-то мужчине, сидевшему слева от него. Всем своим видом он показывал, что занят разговором.
— А не мог бы ты одолжить их мне прямо сейчас? — Бурк не отрывал взгляда от Арчера. — Сегодня вечером? Мне бы очень пригодились три сотни наличными.
— Перестань, Вуди, — отмахнулся Арчер. — Я не ношу с собой таких денег. Ты это знаешь.
— Я подумал, а почему бы не спросить, — пробормотал Бурк. — За спрос денег не берут. Сейчас люди много чего носят с собой. Инфляция — это, возможно, ощущение собственной незащищенности, готовность к тому, чтобы в любой момент сорваться с места и бежать куда глаза глядят.
— Я никуда бежать не собираюсь, — ответил Арчер.
— Правда? — Бурк покачал головой. — Не зарекайся. — Он нагнулся к Арчеру и прошептал: — Может, деньги у тебя дома? В сейфе, за картиной в столовой? Я с удовольствием съезжу с тобой в Нижний Манхэттен. Сам заплачу за такси.
