— Об этом я и говорить не хочу. В том же списке вы найдете как минимум пятьдесят сенаторов.
— Согласен, — кивнул Хатт, — но в наши дни все вместе это выглядит крайне неприятно, не так ли? И Фонд помощи русским тоже признан подрывной организацией.
— Я гарантирую, что в будущих войнах не буду жертвовать деньги русским. Коннорс будет прыгать от счастья?
— Фактически, Арчер, — не меняя дружелюбного тона, продолжал Хатт, — вы оказались в очень удачной позиции. Ваших заслуг в этом нет, и сейчас, я в этом уверен, вы не можете полностью этого оценить, но… — он добродушно хохотнул, — обозреватель той красной газетенки, которая последние два дня разносит вас в пух и прах, оказал вам огромную услугу.
— Что? — На лице Арчера отразилось недоумение. — О чем вы?
— Атака с левого фланга в сложившейся ситуации чрезвычайно полезна, потому что успокаивает людей, которые уже начали сомневаться в вашей благонадежности. А некоторые из фраз, которые этот обозреватель употребил, разумеется, лишь в полемическом запале, так сказать, для красного словца, например, «авангард фашизма» или там «заплечных дел мастер империалистических поджигателей войны», практически полностью обеляют вас. Я говорю: практически полностью, — Хатт назидательно поднял палец. — Но не совсем. Разумеется, в этих статьях упомянуто и многое другое. Эта галиматья о занятиях йогой, сведения о том, что вас не взяли в армию.
— Псих, — сообщил Барбанте окну. — Наш старина Клем — ку-ку. Голова у него треснутая, как старый кувшин. В ясный день можно увидеть, как его мозги разъезжаются в разные стороны.
Хатт резко повернулся к Барбанте, потом решил, что не стоит обращать на него внимание.
— Но от человека с подобными взглядами и не ждешь ничего, кроме грубости.
Взглядами, подумал Арчер. Что сие должно означать?
— И все-таки я убежден: если сегодня вы откровенно ответите на все вопросы, которые зададут вам репортеры, у меня нет ни малейшего сомнения, что к следующей передаче вы полностью восстановите доверие общественности. А мои слова, обращенные к вам и обусловленные раздражением… — Хатт развел руками, — насчет того, что вы не приносите пользы нашему агентству и нам, возможно, придется расстаться, я уверен, что мы оба сможем их забыть.
Он улыбнулся, дружелюбный, с безукоризненными манерами, полностью контролирующий ситуацию, хладнокровный, прекрасно знающий, как строить отношения с подчиненными.
— Барбанте, — Хатт встал, шагнул к сценаристу, — несмотря на то что в данный момент вы с нами не сотрудничаете, я думаю, вы сделаете жест доброй воли и придете на сегодняшнюю пресс-конференцию, хотя против вас, разумеется, не высказано никаких обвинений. — Он отечески хохотнул. — Вы нигде и никогда ничего не подписывали.
— Я был слишком занят, — трезвым голосом ответил Барбанте. — Гонялся за юбками по Мэдисон-авеню.
Хатт улыбнулся, словно медбрат, довольный настроением пациента.
— Вы, конечно, были вчера на похоронах, и по этому поводу вам могут задать пару вопросов, но я уверен, что никаких серьезных проблем не возникнет.
Занятый анализом своей реакции на речь Хатта, Арчер тем не менее поморщился, когда Хатт произнес слово «похороны». Не следовало ему этого делать. Режиссер коротко глянул на О'Нила, и по выражению его лица понял, что О'Нил полностью с ним согласен. Арчер увидел, как Барбанте напрягся и начал раскачиваться из стороны в сторону, подергивая венецианские жалюзи, которые жалобно зазвякали. Но ничего не ответил. Хатт с любопытством посмотрел на него, нахмурился, потом повернулся к Арчеру.
— И вот еще что, — заговорил он таким тоном, словно только что вспомнил об этом, — до меня дошли слухи, что сегодня вечером в гостинице «Сент-Реджис» будет собрание, созванное и оплаченное коммунистами, работающими на радио, телевидении и в театре, митинг протеста против черных списков. Мне также сообщили, что на это собрание приглашены несколько человек из нашей программы. Естественно, — небрежно продолжил он, — я ожидаю, что присутствующие в этой комнате туда не пойдут.
— Нельзя ходить на похороны, — забормотал Барбанте, нетвердой походкой направившись к столу О'Нила. — Нельзя идти в «Сент-Реджис». Нельзя идти в сортир, потому что так сказал Ллойд Хатт.
— Барбанте, — резко бросил Хатт, — раз уж вы заявили, что у вас нет желания работать с нами, я думаю, ваше участие в этой конференции не обязательно.
Барбанте уставился на него пьяным взглядом.
— Мужчина в галстуке от Бронзини. — Он повернулся к Арчеру. — Клем, женщина, с которой я никогда не встречался, придумала одно выражение. Звать ее Пассионария. Испанская дама. Я не удивлюсь, если она красная, как русский флаг. Во время маленькой войны, которую ты, Клем, пытался выиграть росписями в Огайо, красноречивая дамочка любила и умела произносить речи. Знаешь, что она сказала? — Он тупо всмотрелся в Арчера, который уже стоял у двери. — Я процитирую тебе ее слова. «Можно умереть стоя, — изрекла дама, — а можно жить на коленях». Выбор военного времени. Риторика. Пока шла война, ее повторяли по всему свету. Теперь эта фраза устарела. В ней слишком много романтики. Другие времена, другие нравы. Нынче нужны новые идеи. Так что фраза эта нуждается в модернизации. Я решил, что мне это по силам. При всем уважении к владелице авторского права на эту фразу, я подправил ее с учетом вкусов мистера Хатта и реалий 1950 года. Сохранил форму, краткость, емкость, но ввел важный элемент выбора. Послушайте последний вариант. — Он торжествующе огляделся. — «Можно умереть стоя… — театральная пауза, — а можно умереть на коленях». Слышишь меня, Клем? — Барбанте коснулся плеча Арчера. — Хорошо, хорошо, я ухожу.
И он ушел, стараясь не шататься.
На какие-то мгновения в кабинете О'Нила повисла тишина. Нарушил ее Хатт.
— Что ж, я рад, что мы от него избавились. — Он повернулся к Арчеру: — Я думаю, мы уже обо всем переговорили, Арчер. Я вас больше не задерживаю. Увидимся здесь в три часа дня. Пресс-конференцию проведем в зале заседаний совета директоров. Народу будет много.
— Нет, — ответил Арчер, внимательно прислушиваясь к словам, слетающим с его губ, словно они удивляли его. — В три часа дня вы меня здесь не увидите.
— Это еще почему?
Арчер заметил, как О'Нил медленно опустил голову и уставился в стол.
— Я не приду сюда днем. Я не пойду на вашу пресс-конференцию. У меня дела. Я должен написать речь, с которой собираюсь выступить в «Сент-Реджисе». — Он взял шляпу, перекинул пальто через руку. Спокойный и уверенный в собственной правоте.
— Арчер… — начал Хатт и замолчал. Плечи его опустились, рот дернулся, он разом стал старше и как-то человечнее, и режиссеру показалось, что на этом холеном лице промелькнули недоумение, мольба и даже испуг.
А потом Арчер вышел в приемную.
— О'Нил, — донесся до него голос Хатта, — если тебя не затруднит, закрой дверь. Нам надо кое-что обсудить.
