У Марининой нет открытого разговора о самоощущении женщин в
мужском контексте. Только один раз прямым текстом Настя говорит о «половом
шовинизме» в русском языке, но не в целях феминистского протеста, а лишь для
того, чтобы разгадать криминальную загадку. В романе «Призрак музыки» жертву
(женщину) убили по ошибке. «Заказали» владельца машины, киллер слово «владелец»
понял в широком смысле, а заказчик имел в виду в узком, как слово мужского
рода. Этот языковой шовинизм просто констатируется без особых комментариев.
Автор соблюдает «условия контракта» с читателем и не
разочаровывает его. Детектив – высококодифицированный жанр с жесткой формой и
телеологической фабулой. Но жанр детектива характеризуется двойственностью, его
цель – разоблачение, разъяснение, и он держится на недосказанном. В центре
текста лакуна, поскольку отсутствует рассказ о самом преступлении. Это
нарративное умолчание особенно остро ощущается в «Седьмой жертве», когда речь
ведется с точки зрения жертв и рассказ обрывается до убийства, оставляя
портреты персонажей какими-то незаконченными. Эта «черная дыра», вокруг которой
строится текст, напоминает женское начало, поскольку суть «женского» трудноуловима,
постоянно ускальзывает от определения, составляет «принцип неопределенности».
«Женское» играет роль не только на чисто тематическом уровне. Каждый персонаж в
романах узнаваем, но тем не менее пределы между ними, бывает, размываются. Даже
у Насти несколько двойников: Татьяна, Леша, брат Саша. Автор подчеркивает, что
они с последним внешне очень похожи, это Настин мужской alter ego, как замечает
К. Т. Непомнящи.
Тема двойника довольно часто встречается (интрига романа
«Чужая маска», например, полностью зиждется на этой теме), и в данном случае
внешность – самая важная категория. Это отражает размытость личности в
парадигме нового общества. Детективный жанр приобщает нас к «эпохе сомнения», о
которой писала Н. Саррот. Все могут быть преступниками, поскольку внешне
преступник ничем не отличается от не-преступника. Уже в первых романах есть
размышления по этому поводу, например, в «Стечении обстоятельств», когда Насте
приходится проводить по нескольку часов наедине с киллером. «Настя вглядывалась
в лицо своего собеседника и удивлялась его обыкновенности и своеобразной
привлекательности. Кто там говорил о пустых и холодных глазах убийц? Нормальный
мужик, с нормальными глазами, с приятной улыбкой». Это стало общим местом в
детективном жанре. Вообще каждый персонаж в мире детектива может оказаться
противоположностью тому, чем он кажется. Спокойный пенсионер может быть
начальником преступного бизнеса (Арсен в «Стечении обстоятельств»), «толстая
корова» может быть известной писательницей и т. д. Жертва может оказаться
убийцей, убийца – жертвой, более того, сам сыщик может оказаться и тем и
другим, но чаще всего жертвой, если речь идет о женщине.
Здесь гендерные признаки играют немаловажную роль. В таком
именно случае слабость Насти подтверждает эту взаимозаменяемость сыщика и
жертвы, когда она часто оказывается в роли потенциальной жертвы, как, между
прочим, и Татьяна. В романе Марининой «Седьмая жертва» они обе под угрозой и не
знают, на кого из них она обращена. Убийца заметил Настю во время телевизионной
передачи и выбрал ее за интеллектуальные качества. Чаще всего Настя оказывается
в ситуации жертвы, когда она «наряжена» в сексапильную женщину. Тему нечеткости
личности иллюстрирует подход Насти к своей внешности. Собственное тело служит
для нее «объектом творчества», поскольку это материал для создания разных
персонажей, как правило, красивых женщин. Она наряжается, красится, лепит из
своего тела новое, неузнаваемое. Настя «надевает» женственность, как чужой
наряд, и превращается из гадкого утенка в прекрасного лебедя, из замарашки – в
Золушку.
Если детектив – излюбленный женский жанр, то это, наверное,
потому, что он зиждется на игре с видимостью (apparences) и с масками. По
мнению Бодрийяра, сущность женского выражается в «стратегии видимости» и в игре
со знаками женственности в целях соблазна. Но в случае Насти игра с масками и с
внешними атрибутами женственности не ради соблазна, а лишь в рамках работы
детектива и в целях разоблачения виновного. Это даже может дойти до физической
близости с ним, как, например, в «Игре на чужом поле» с преступным
кинорежиссером Дамиром, но голова Насти всегда трезва. Тело – инструмент, и в
этом его использовании оригинальность образа Насти. Только в «Седьмой жертве»
пробуждается в Насте «женское» желание соблазнить своего мужа, когда она
понимает, что убийца хочет убить именно ее, не Татьяну. Близость смерти меняет
ее психологию, но и это в порядке исключения. Интересное объяснение дает С.
Кузнецов, написавший, что Настя не желает воплощаться, не желает выглядеть,
«но, живя в эпоху визуальной культуры, когда предъявлять себя необходимо, она
все равно вынуждена это делать, пусть мучительно и болезненно. И это, на мой
взгляд, также является определенной фигурой для описания переходного положения
советского интеллигента-интроверта, сформированного семидесятыми годами, в
новой культуре, где он должен презентироваться – не хочет, но должен».
Наступило время, где господствует иллюзия, спектакль. В этих превращениях Насти
как нельзя лучше передается зыбкость «женского начала» и «нового мира», в
котором происходит действие романов – в современной России.
Мир современного детектива – зыбкий и неустойчивый мир, в
котором исчезают четкие, устойчивые ориентиры, теряются традиционные критерии,
нравственные и социальные. Детектив является идеальным художественным жанром в
эпоху потери равновесия, когда земля уходит из-под ног. Современная Россия –
это страна чудес, но далеко не всегда положительных.
Маринина вводит читателя (по крайней мере, западного) в миры
ему недоступные. Он узнает правила функционирования разных заведений и иных
миров – Петровки, 38, властных структур, издательств и мира кино, мира «новых
русских» и мафии и т. д. Традиционная реалистическая функция детектива,
рассказывающего о своем времени и фиксирующего социальные сдвиги, сочетается с
дидактической и нравоучительной, что является характерной чертой советского
детектива. Заметим, что это вообще черта соцреалистической литературы в ее
ортодоксальных образцах. Как разобраться в новой действительности? Как выжить
семидесятникам в мире девяностых, в мире «перетасованных судеб и капиталов», т.
е. мире сплошной инверсии? Что думать о новых явлениях? Как говорит сама
Маринина, она не пишет с точки зрения преступника, поскольку считает, что
«детектив – это возможность для человека солидаризироваться с силами добра».
Если она дает слово преступнику, то для того, чтобы выявить его психологию,
чтобы не оставить никакого необъясненного пункта, но совсем не для того, чтобы
извинить его или смягчить его вину.
Как подчеркивают многие критики, марининский мир близок к
сказке. И. Овчинников пишет о «полусказочности марининского дискурса» (не
столько дискурс сказочен, сколько персонажи); по мнению К.Т.Непомнящи, детектив
– это «сказка для взрослых», поскольку заранее известно, что он завершается
хеппи-эндом, ибо убийца всегда найден и наказан. Налет сказочности позволяет
читателю смириться с грубостью мира, в котором он сам живет. Чернуха остается
за рамками произведения, но проникает через щель убийствами и предательствами.
Нет тяжелой и грубой физиологии (как, например, в детективах Г. Миронова), язык
нейтрален (нет жаргона, как, например, у Бушкова и у большинства авторов
триллеров), это «смягченный, женский» вариант детектива.
