– И как, трудно к новому привыкать?
– Трудно только в первые два раза, – улыбнулась
Татьяна. – Потом вырабатывается стереотип, механизм приспосабливания, и дальше
уже легче. Почему ты спрашиваешь об этом?
– Гордеев уходит.
– И для тебя это проблема? – удивилась Татьяна.
– Не то слово. Трагедия. Я десять лет с ним
проработала. Это вообще всего лишь второй начальник в моей жизни. Не
представляю, как я буду без него. Да и не только я, все мы в ужасе. Понимаешь,
у нас как-то сложилось впечатление, что Колобок – вечен, что он будет с нами
всегда. Умом-то мы понимали, что так не бывает, но думать об этом не хотелось.
Он есть, он каждый день на работе, мы за ним как за каменной стеной. Это ведь
очень важно, когда ты не боишься своего начальника. Доверяешь ему.
– Естественно. Если боишься начальника, то пытаешься
скрыть от него ошибки и неприятности, а они потом разрастаются до такой
катастрофы, с которой уже и не знаешь, что делать.
– Вот-вот, – подхватила Настя. – Он же сам нас всегда
учил: ошибки надо признавать и исправлять немедленно, пока еще можно что-то
исправить. Мы со своими ошибками постоянно к нему бегали, может быть, потому и
работали намного успешнее, чем многие другие. И потом, он нас приучил к тому,
что за наши ошибки мы перед вышестоящими начальниками не отдуваемся. Он сам
всегда ходил «на ковер», нас прикрывал. Нам, конечно, мозги вправлял, но по
делу. И потом, он умел это делать как-то необидно. Получается, он приручил нас,
а теперь бросает. Я знаю, я не имею права так говорить. Никто не имеет права
требовать от человека, чтобы он ломал свою жизнь из жалости к подчиненным. Это
глупо.
– Не знаю, – задумчиво произнесла Татьяна. – Я ведь
попала почти в такую же ситуацию. Приручила Ирку, взяла ее на свое иждивение,
она и привыкла, что можно не работать и не иметь профессии и при этом ни в чем
не нуждаться в материальном плане. Она постоянно чувствовала свою нужность,
необходимость, то есть у нее не было тоски от ощущения собственной никчемности,
бесполезности. И когда встал вопрос о том, что я уезжаю, а она остается, я
чувствовала себя ужасно виноватой. Мне казалось, что я не имею права ее
бросать. Конечно, все получилось к лучшему, когда оказалось, что у меня будет
ребенок. Просто стало понятно, что мы друг без друга не обойдемся. Я ее не
брошу. И она меня тоже.
– Хорошо вам, – с завистью вздохнула Настя. – Чем бы
эдаким Колобку забеременеть, чтобы он понял, что не должен с нами расставаться?
– Пусть он забеременеет какой-нибудь идеей. Например,
придумает новое подразделение, которое сам и возглавит, а вас всех к себе
заберет.
– Ну да. А убийства раскрывать кто будет?
– Да… Убийства… Убийства – это серьезно. С этим не
поспоришь. Настя, когда твои ребята должны отзвонить? Я уж прямо места себе не
нахожу. Завтрашний день должен все решить. Мы кровь из носу должны завтра
вечером уехать, еще одного дня в постоянном страхе я не протяну. И потом, я не
столько за себя боюсь, сколько за Ирку. Она такая доверчивая. Так легко с
людьми знакомится, вступает в контакт… В ней совершенно нет разумной
боязливости. В каждом красивом мужике видит потенциального принца и жениха. Ее
заманить куда-нибудь – раз плюнуть.
– Таня, ты уверена, что сможешь за один день расколоть
Сурикова?
– Я так не ставлю вопрос, – жестко ответила Татьяна. –
Это вы, сыщики, народ вольный, а я всю жизнь была следователем и подчинялась
дубинке под названием «срок». Сроки поджимают – и никуда не денешься. Из-под
себя выпрыгиваешь, а результат даешь. Если я буду бояться и сомневаться, у меня
ничего не получится. Я должна успеть. И обсуждать тут нечего. Давай сами
позвоним, чего ждать-то.
Она потянулась к телефону и набрала номер Стасова. Тот долго
не отвечал, и Настя уже начала рисовать в воображении картины – одна страшнее
другой. Стасов попал в автокатастрофу. Случилось что-то непредвиденное. Авария
на электростанции, и поэтому не работает спутниковая связь. Фантазия у майора
Каменской была богатая, это, с одной стороны, помогало ей придумывать версии,
но с другой стороны… Мысленно она уже видела окровавленные трупы Стасова и Короткова
вместе, когда Татьяна заговорила в трубку:
– Откуда я тебя вытащила? Ого! Бедные вы, бедные. Ну
что ты мне скажешь?
Она какое-то время молча слушала мужа, потом сказала:
– Ладно, перезвони, как сможешь, мы ждем. Спасибо.
Настя вглядывалась в ее лицо, приоткрыв рот от нетерпения.
– В Москве начался жуткий снегопад. Они попали в
пробку, а движок заглох. И вот Стасов с Юрой через весь этот затор машину
руками толкают. Можешь себе представить это море удовольствия.
– Таня! Ну не терзай ты меня! Что он сказал?
– Что у нас с тобой плохо с арифметикой. Дактокарты
скольких человек мы отправили экспертам?
– Елена Шкарбуль с мужем и сыном – трое. Бахметьева с
квартирантом Суриковым – двое. Плюс следы двоих неизвестных, правда, один из
них может оказаться Суриковым. Итого, либо семь, либо шесть.
– А у них вышло пять.
– Как это – пять? – недоуменно переспросила Настя. –
Откуда пять? Должно быть шесть, если у Шкарбулей был Суриков, или семь, если не
он.
– Пять, Настенька. Только пять. А соседи Шкарбулей
молодого человека по фотографии опознали.
– Ничего себе, однако! Вот это комбинация. На здоровую
голову такое и придумать-то невозможно.
– Теперь ты понимаешь, что произошло? Все, завтра
Суриков – мой. Я его сделаю.
* * *
Его не допрашивали уже два дня, и Суриков занервничал.
Неужели опять следователь сменится? Это плохо. Тетка-то эта, Образцова, ему в
самый раз подходит. Сразу видно, что она на квартирные дела внимания не
обращает. Задаст вопрос, от которого ему жутко делается, и тут же забывает, про
другое начинает спрашивать. Или она рассеянная такая? Сколько раз было, что он
холодным потом покрывался и думал: вот оно, заметила, поняла, уцепилась, сейчас
зубами клацнет у него на горле, как охотничья собака, и больше уж не выпустит.
И – ничего. Обходилось. Следовательша в другую сторону гнет. А придет вместо
нее еще кто-нибудь – как знать, как дело обернется. Предыдущий-то, Чудаев,
видно, в доле был, на все сквозь пальцы смотрел, каждому слову верил. С ним
проблем не было. Хотя, может, и не в доле он, а просто дурной, безразличный.
Сейчас таких много, вон сокамерники рассказывают, что милиционеры на свою
основную работу плюют с высокой колокольни, им деньги зарабатывать надо, семью
кормить, шестерят где могут, кто в охране, кто в бизнесе. Короче говоря, над
уголовными делами «не зависают». И Образцова, похоже, такая же. А вдруг теперь
новый следователь будет? Еще неизвестно, на кого нарвешься.
Он жевал хлеб, который принесли на завтрак, запивал жидким
чаем, но вкуса не чувствовал. Почему-то по утрам он всегда думал о бабке Софье.
По вечерам-то все больше жизнь свою вспоминал, которая до Бахметьевой была, а
по утрам старуха полностью владела им. Оттого, наверное, что до встречи с ней
спать ему приходилось черт-те где, а два года с лишком, проведенные с ней, он
спал в мягкой чистой постели, где и телу было удобно, и душе уютно. И по утрам,
с трудом разминая затекшее на жестких нарах и озябшее в сырой камере тело,
Суриков особенно остро ощущал отличие этой жизни от той.
