— Боюсь, снова облажаюсь, — признался он Бренде.
До Ньюта дошли без приключений, старательно обходя завернувшихся в простыни дремлющих шизов. Томас смотрел, как бы не наступить на кого-нибудь, — не хватало еще, чтобы за ногу укусили.
Когда до Ньюта оставалось шагов десять, он внезапно заговорил громким голосом, так что от стен отразилось звонкое эхо:
— Я вам, шанки стебанутые, что сказал? Убирайтесь!
Минхо остановился, и Томас чуть не налетел на него. Бренда стиснула Томасу руку, а он только сейчас понял, как сильно вспотел. Все решено, все кончено. Их друг никогда не станет прежним. Впереди у него лишь тьма и горе.
— Надо потолковать. — Минхо приблизился к Ньюту еще на пару шагов, переступив по пути через костлявую женщину.
— Не приближайся, — ответил Ньют тихим, угрожающим тоном. — Меня сюда не зря засунули. Поначалу уроды патрульные решили, будто я иммунный и от нефиг делать просто прячусь в берге, а когда узнали, что Вспышка разъедает мне мозг, у них глаза на лоб полезли. Патрульные талдычили потом, дескать, выполняют гражданский долг — и запихнули меня в эту крысиную нору.
Минхо не ответил, и тогда заговорил Томас — изо всех сил сдерживая эмоции:
— Зачем, по-твоему, мы прилетели, Ньют? Мне жаль, что тебя сцапали, жаль, что отправили сюда. Но мы можем тебя вызволить. Охране плевать, кто приходит и кто уходит.
Ньют медленно обернулся, и сердце Томаса ухнуло в желудок. В руках друг сжимал пушку и выглядел так, будто дня три кряду носился по горам и отстреливался от врагов. В его глазах пылал гнев (не чета, впрочем, истинному безумию).
— Э, э, полегче! — Минхо попятился, едва не наступив на костлявую женщину. — Мы же просто болтаем, и незачем в меня целиться из пушки. Ты где ее достал, кстати?
— Стырил, — произнес Ньют. — Забрал у охранника. Он меня… огорчил немного.
Руки у него слегка тряслись. Заметив, что указательный палец Ньют держит на спусковом крючке, Томас занервничал.
— Мне… фигово, — признался Ньют. — Вы молодцы, шанки, что прилетели, спасибо, но… здесь я и останусь. Для меня все кончено. Вы сейчас развернетесь, сядете в берг и улетите к чертям отсюда. Ясно?
— Нет, ни фига не ясно, Ньют, — возразил Минхо, повысив голос. — Мы сюда шли, головами рискуя, ты наш друг, и мы тебя забираем. Хочешь рыдать, пуская сопли? Ради Бога, но только в кругу друзей. Не этих вот шизов…
Ньют вскочил на ноги, да так резко, что Томас попятился.
— Я сам шиз! — крикнул он, целясь в Минхо. — Я сам шиз! Как ты не поймешь, башка баранья?! Ты бы на моем месте захотел, чтобы друзья видели, в кого ты превращаешься? А? Захотел бы?
Ньют уже кричал во весь голос, его трясло.
Минхо молчал. Понятное дело. Томас и сам не мог подобрать слов для ответа.
— А ты, Томми, — понизив голос, произнес Ньют, — смел, по-настоящему смел, раз пришел сюда и просишь вернуться. Смотреть на тебя тошно.
Томас застыл как громом пораженный. Никто еще не говорил ему столь обидных слов. Никто и никогда.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Зачем Ньют порет такую чушь?
— О чем ты? — спросил Томас.
Ньют не ответил. Целясь в Томаса, он буравил друга жестоким взглядом, дрожал. Потом вдруг успокоился и, опустив оружие, посмотрел в пол.
— Я ничего не понимаю, Ньют, — тихо и настойчиво произнес Томас. — Зачем ты так с нами?
Ньют вновь обратил взор на Томаса — уже без прежней горечи во взгляде.
— Простите, ребята. Вам и правда лучше меня бросить. Мне с каждым часом все хуже и хуже. Вот-вот башню сорвет. Прошу вас, уходите.
Томас раскрыл было рот, желая возразить, но Ньют жестом заставил его молчать.
— Нет! Хватит болтовни. Просто… уйдите, прошу. Умоляю. Как никогда и никого прошу: выполните последнюю просьбу. Я встретил здесь компанию: парни, похожие на меня, хотят сегодня нагрянуть в Денвер. Я с ними.
Томас едва не выкрикнул: для чего шизам в Денвер?!
— Я и не жду, что вы поймете, но с вами мне больше не по пути. И так хреново, а будет еще хуже, если вы станете смотреть на меня умирающего. Или, не дай Бог, пораню кого-то. Так что давайте прощаться. Валите отсюда и не поминайте лихом.
— Так нельзя, — ответил Минхо.
— Да чтоб тебя! — вскричал Ньют. — Ты не представляешь, чего мне стоит держать себя в руках! Я все сказал, проваливайте! Чего вам не ясно? Валите!!!
Томаса ткнули в плечо, и он развернулся — позади стояли несколько шизов. Тот, который ткнул его — патлатый, — был высок, широк в плечах. Вот он упер Томасу палец в грудь и произнес:
— Наш новый друг просил вас уйти. — Шиз облизнул губы.
— Не лезь не в свое дело, — огрызнулся Томас. Плевать на опасность. Сердце полнилось горем. — Прежде всего он НАШ друг.
Шиз пригладил сальные патлы.
— Он теперь один из нас. Значит, дело и наше тоже. Давайте оставьте его… в покое.
Минхо заговорил, опередив Томаса:
— Ты, шизоид, от болезни слухом повредился? Дело касается только нас и Ньюта. Сам вали давай.
Патлатый нахмурился и показал Минхо длинный осколок стекла. Из-под пальцев у шиза капала кровь.
— Наконец-то ты разозлился. А то мне скучно было.
Он полоснул осколком по воздуху, метя Томасу в лицо: тот присел и руками попытался отвести удар, — и в этот момент Бренда выбила осколок у шиза из руки. Минхо кинулся на обидчика и повалил его. Вместе они рухнули на костлявую женщину, и та завопила: «Убийцы! Убийцы!» Миг спустя по полу каталось уже три тела.
— Хватит! — крикнул Ньют. — Хватит!
Томас сидел, выжидая удобного момента, чтобы броситься на помощь Минхо. Ньют прицелился в кучу-малу. Глаза его горели яростью.
— Прекратите, или я стреляю! Насрать, в кого попаду!
Патлатый первым поднялся на ноги: для порядка пнул костлявую по ребрам, и та завопила, — вторым встал исцарапанный Минхо.
В воздухе загудело, запахло озоном — Ньют пальнул в патлатого. Тот закричал и рухнул на пол, корчась и обливаясь слюной.
Вот как все обернулось. Ну и слава Богу. Хорошо еще, что Ньют не выстрелил в друзей.
— Я же говорил ему «хватит», — прошептал Ньют, а затем развернул оружие в сторону Минхо. Ствол дрожал. — Ребята, извините, пора вам сваливать.
Минхо поднял руки.
— Выстрелишь в меня? Пальнешь, дружище?
— Уходи, — сказал Ньют. — Я просил по-хорошему, теперь приказываю. Мне тяжело сдерживаться. Уходите.
— Ньют, пошли с нами…
— Уходите! — Ньют приблизился и поудобнее перехватил пушку. — Убирайтесь!
