Меланкта теперь совсем перестала шататься по городу, вот разве что Джефф Кэмпбелл оправлялся на прогулку вместе с ней. Иногда они и впрямь загуливались допоздна. Джефф Кэмпбелл так и не отделался от своей привычки говорить с ней все время о тех вещах, о которых он все время думает. Меланкта же, когда они гуляли вдвоем, совсем почти ничего не говорила. Иногда Джефф Кэмпбелл даже подтрунивал над ней из-за того, что она такая молчаливая:
— Знаешь, Меланкта, а мне-то раньше казалось, что ты просто настоящая болтушка, если судить по тому, что мне о тебе рассказывала Джейн Харден и всякие другие люди тоже, и еще по тому, как много ты говорила, когда я в первый раз тебя услышал. Скажи честно, а, Меланкта, почему ты теперь со мной почти все время молчишь, может быть, я сам так много говорю, что просто не даю тебе рта раскрыть, или, может быть, ты так наслушаешься за день моей болтовни, что у тебя самой пропадает всякая охота разговаривать? Скажи честно, а, Меланкта, почему ты теперь со мной почти все время молчишь?
— Ты сам прекрасно знаешь, почему, Джефф Кэмпбелл, — отвечала Меланкта. — Ты сам прекрасно знаешь. Тебе же просто не слишком интересно то, что я тебе могу сказать. Ты гораздо больше моего думаешь обо всяких там разных вещах, Джефф, и тебе не очень интересно то, что я могу на этот счет сказать. Ты же знаешь, Джефф, что это правда, если, конечно, быть по-настоящему честным, как ты это умеешь — что мне в тебе и нравится.
Джефф смеялся и ласково смотрел на нее.
— Ну, знаешь, Меланкта, я же и не говорю, что время от времени я именно так о твоих разговорах не думаю — когда ты, Меланкта, говоришь то, что говоришь обычно. Видишь ли, ты слишком часто говоришь только то, что, как тебе кажется, люди хотят от тебя услышать, и когда у тебя идут такие вот разговоры, Меланкта, честное слово, мне совсем тебя слушать не интересно, но иногда бывает так, что ты вдруг скажешь то, что сама думаешь, по-настоящему, и вот тогда я бы только тебя все слушал бы и слушал.
Меланкта улыбалась самой очаровательной своей улыбкой и до самой глубины души чувствовала, какая в ней живет женская сила.
— Если мне кто-то по-настоящему нравится, Джефф, то я вообще как правило много не говорю. Понимаешь, Джефф, о том, что женщина чувствует у себя в самой глубине души, и говорить-то смысла никакого нет. Ты сам все это поймешь, Джефф, постепенно, когда научишься чувствовать по-настоящему. И вот тогда желания говорить все время без умолку у тебя поубавится. Вот увидишь когда-нибудь, Джефф Кэмпбелл, как я была права.
— А я и не говорил, что ты совсем уже не права, Меланкта, — говорил ей в ответ Джефф Кэмпбелл. — Может быть и впрямь, думаю я слишком много, а понимаю слишком мало. Я же и не говорю уже, вообще больше так никогда не говорю, будто ты совсем уже ни в чем не права, Меланкта, когда говоришь со мной по-настоящему. Может, оно мне все и покажется совсем другим, когда я по-настоящему увижу все то, о чем ты мне все время говоришь.
— Ты такой милый, Джефф Кэмпбелл, и так здорово ко мне относишься, — говорила Меланкта.
— Вот уж ничего хорошего я в себе не вижу, Меланкта, особенно в том, как я к тебе отношусь. Все надоедаю тебе и надоедаю своей болтовней, но только ведь ты на самом деле очень мне нравишься, Меланкта.
— А мне нравишься ты, Джефф Кэмпбелл, и ты мне теперь и отец, и мать, и брат, и сестра, и ребенок, и вообще все на свете. Я даже сказать тебе не могу, Джефф Кэмпбелл, какое ты для меня счастье, я до сих пор не встречала ни единого мужчины, чтобы он был такой вот замечательный, и никаких тебе мерзких вещей, а вот теперь я встретила тебя, Джефф Кэмпбелл, и так обо мне заботишься, Джефф Кэмпбелл. До свидания, Джефф, давай-ка, заглядывай ко мне завтра после работы, ага?
— Ну, конечно, Меланкта, конечно, не сомневайся, — говорил ей в ответ Джефф Кэмпбелл, а потом уходил и оставлял ее одну.
Все эти несколько месяцев на душе у Джеффа Кэмпбелла было неспокойно. Он так и не мог разобраться в том, насколько глубоко он знает Меланкту. Виделся он с ней теперь очень даже часто, и подолгу. И нравилась она ему раз от раза все больше и больше. Но как-то ему все не казалось, что он до конца разобрался, что у нее к чему. Ему начинало казаться, что он почти совсем уже может до конца поверить в ее доброе начало. Но потом всегда возникала мысль, а на самом ли деле он может быть настолько в ней уверен. Было в Меланкте что-то такое, что постоянно заставляло его в ней сомневаться, но при этом было и другое, очень близкое, почти родное. Теперь, когда он думал обо всем этом, слова ему мешали. Теперь, когда он думал, мысли как будто сами собой вызревали в нем и боролись промежду собой. А сам он в этой борьбе, которая теперь шла в нем почти постоянно, не принимал никакого участия.
Джеффу теперь очень нравилось бывать с Меланктой, но всякий раз шел он к ней как будто через силу. Чего-то он всякий раз как будто боялся, когда нужно было к ней идти, и при этом он постоянно твердил себе, что он не трус, и был совершенно в этом уверен. Страхи эти куда-то пропадали сами собой, когда он был с ней. Тогда они бывали совершенно честными друг с другом, и очень близкими людьми. И все же всякий раз, когда ему нужно было к ней идти, Джеффу хотелось, чтобы произошло хоть что-нибудь, хоть какая-то мелочь, которая дала бы ему возможность еще чуть-чуть потянуть время.
Все эти несколько месяцев на душе у Джеффа Кэмпбелла было очень, очень неспокойно. Он и сам точно не знал, чего ему, собственно, хочется. В чем он был совершенно уверен, так это в том, что совершенно точно не знает, чего хочет Меланкта. Джеффу Кэмпбеллу всю жизнь нравилось бывать с людьми, и всю жизнь, с самого детства, ему нравилось думать, и все-таки он так и остался большим таким ребенком, этот Джефф Кэмпбелл, и никогда еще, за всю свою жизнь, ему не доводилось испытывать такого смешного набора чувств. И вот тем самым вечером, который у него выдался свободным, чтобы пойти и повидаться с Меланктой, он останавливался поговорить с каждым встречным, который только мог его отвлечь, и в результате к дому, в котором ждала его в гости, чтобы принять как следует, Меланкта, он пришел совсем поздно.
Джефф пришел туда, где ждала его Меланкта, снял шляпу и тяжелое пальто, потом пододвинул стул и сел поближе к огню. Ночь выдалась просто ледяная, вот Джефф и сел поближе к огню и стал тереть руки, пытаясь их согреть. Меланкте он только и сказал, что «Привет, как дела», и по-настоящему разговаривать с ней еще не начал. Меланкта сидела там же, у огня, и сидела она очень тихо. Пламя отбрасывало нежно-розовый отблеск на ее бледно-желтое, очень миловидное лицо. Меланкта сидела на низеньком стуле, и ее руки с длинными нервными пальцами, которые всегда были готовы показать, какие сильные чувства она испытывает, тихо лежали у нее на коленях. Меланкта очень устала ждать Джеффа Кэмпбелла. Теперь она просто сидела и смотрела в огонь, очень тихо. Джефф был крепкий такой, темный, здоровый и веселый негр. Руки у него были твердые, добрые и совершенно спокойные. Своими большими руками он дотрагивался до женщин, как брат. И на лице у него всегда была широкая жизнерадостная улыбка, словно солнышко просияло. Никакой загадки в нем отродясь не было. Он был — душа нараспашку, он был милый, он был веселый, и ему всегда хотелось, как и Меланкте когда-то хотелось, разобраться, что к чему в этой жизни.
