Меланкта рассмеялась резким своим презрительным смехом.
— Зря ты только маялся, Джефф Кэмпбелл, зря переживал насчет того, спрашивать меня об этом или не спрашивать. А если бы даже и спросил, то никакой такой боли не было бы и в помине. Я бы все равно тебе ничего не сказала.
— Не уверен я в этом, Меланкта, — сказал Джефф Кэмпбелл. — Мне так вот кажется, что ты бы мне все равно все рассказала. И кажется мне, что единственная моя ошибка — в том, что я не остановил тогда Джейн Харден, когда она начала мне все это рассказывать. И я точно знаю, что ничего неправильного нет в том, что я обо всем этом узнал. Я совершенно точно знаю, Меланкта, что если бы я к тебе сюда пришел и спросил, то ты бы про все это сама мне рассказала, Меланкта.
Он замолчал, и чувство внутренней борьбы, упорное и злое, осталось лежать между ними на траве. И это была такая борьба, которая теперь будет идти между ними всегда. Это была такая борьба, которая теперь будет идти между ними всегда точно так же, как голова у каждого из них всегда будет работать совсем не так, как у другого, и душа тоже.
Наконец, Меланкта взяла его за руку, наклонилась над ним и поцеловала.
— Одно я знаю точно, Джефф Кэмпбелл. Что ты очень мне нравишься, — шепнула ему Меланкта.
И какое-то время никаких сложностей между Джеффом Кэмпбеллом и Меланктой Херберт не было и в помине. Они теперь почти каждый день бывали вместе, и подолгу. И очень это им было радостно, обоим, что столько времени они теперь проводят вдвоем.
Стояло лето, и всегда можно было отправиться куда-нибудь погулять, под ласковым солнечным светом. Стояло лето, и у Джеффа Кэмпбелла времени на то, чтобы гулять, стало много больше, потому что цветные мужчины и женщины редко болеют летом. Стояло лето, и кругом была такая чудная тишина, а все те звуки, которые слышались в этой тишине, были приятные звуки и только прибавляли радости к тем долгим теплым дням, которые им так нравилось проводить вдвоем.
Они, Джефф Кэмпбелл и Меланкта Херберт, иногда разговаривали между собой, но в эти солнечные дни их разговоры все больше и больше становились похожи на разговоры настоящих влюбленных. Джефф уже не так часто говорил про то, о чем он раньше постоянно думал. Иногда Джеффу казалось, что раньше он жил как будто во сне, а теперь как будто просыпается, и рядом Меланкта, и он теперь всегда-всегда будет рядом с Меланктой, и думать ему теперь вообще будет незачем.
Теперь иногда Джефф говорил с Меланктой из чистой радости, в те жаркие дни, когда ему так нравилось гулять с ней вдвоем. Иногда Джефф просто с головой уходил в самые сильные чувства. И очень часто теперь, и всякий раз со все более радостным чувством, он ловил себя на том, что понятия не имеет, как и о чем он сейчас думает. И Меланкте очень нравилось заставлять его испытывать это чувство. Она теперь часто подсмеивалась над ним и подшучивала над тем, какой он был раньше, весь в своих мыслях, а теперь ему с ней так хорошо, и такие в нем сильные чувства, и после этого она так легко и так свободно, и с таким чистым и полным чувством самоотдачи, дарила ему свою любовь, которой, и она прекрасно отдавала себе в этом отчет, он очень ждал, и которой всякий раз очень радовался.
И Джефф теперь тоже воспринимал всей душой, и любил, и чувствовал, со всей полнотой и силой, радость бытия, и она переполняла его, и он изливал ее обратно на Меланкту в чувстве свободы, и нежности, и счастья, и теплой братской любви. И Меланкта всей душой любила за это своего Джеффа Кэмпбелла, который никогда не делал с ней всех тех мерзостей, которых только и дождешься от всех тех мужчин, которых она знала раньше. И им обоим все это нравилось все сильнее и сильнее, эти новые для них чувства и эти летние дни, такие долгие и такие теплые; и то, как они теперь всегда были вместе, только они вдвоем и больше никого, и с каждым днем все ближе, и летние вечера, когда они гуляли по городу, и шум людных улиц, и музыка шарманок, и танцы, и теплый запах людей, и лошадей, и собак, и все это огромное радостное чувство от могучего, томительного, пряного, грязного, влажного, теплого, негритянского южного лета.
Теперь с каждым днем Джефф, казалось, все ближе и ближе подбирался к истинному чувству любви. Теперь с каждым днем Меланкта все свободней и свободней изливала на него это чувство. Теперь с каждым днем они, казалось, все глубже и глубже погружаются в это сильное и правильное чувство. Все больше и больше с каждым днем казалось, что теперь они по-настоящему знают, что каждый из них чувствует. Все больше и больше с каждым днем Джефф замечал за собой, что верит Меланкте. Все больше и больше с каждым днем он замечал, что не думает словами о том, что делает. Теперь с каждым днем Меланкта все свободней и свободней изливала на Джеффа это настоящее, сильное чувство.
Как-то раз случилось так, что радости между ними было даже больше, чем обычно, больше, чем до сей поры они привыкли испытывать с этим их новым чувством. Весь день они очертя голову бродили по округе и купались в теплом ничегонеделаньи. И вот теперь они лежали и отдыхали, а вокруг расстилался зеленый, светлый, в ярких блестках мир.
Что такое вдруг с ними случилось? Что такого сделала Меланкта, что все вокруг вдруг стало мерзким? Что такого почувствовала Меланкта, что Джефф тут же вспомнил все свои ощущения в тот день, когда Джейн Харден рассказала ему, какими путями Меланкта дошла до понимания того, что к чему в этом мире? Джефф сам не знал, что с ним вдруг такое приключилось. Все вокруг было таким зеленым, и теплым, и праздничным, и вдруг Меланкта превратила все в сплошную мерзость. Что такого сделала Меланкта? Что думал Джефф, всегда-всегда, про то, как цветным мужчинам и женщинам стоило бы себя вести, чтобы все было правильно и жизнь текла как надо? Почему Меланкта Херберт вдруг сделалась для него такой мерзкой?
Меланкта Херберт дала ему почувствовать, и на сей раз очень остро, чего она от него хочет, сверх того, что есть. Джефф Кэмпбелл вдруг необычайно остро почувствовал, что нужно людям, чтобы разобраться, что к чему в этом мире, самим по себе. Джефф ощутил, как поднялась в нем волна отвращения; не к Меланкте, самой по себе, и не к себе, самому по себе, и даже не к тому, что нужно людям, самим по себе; эта волна отвращения поднялась потому, что он теперь даже не знал по-настоящему, сам по себе, чего он хочет, чтобы как следует разобраться в этой жизни, в самой по себе, эта волна отвращения поднялась потому, что он теперь не понимал, что для него правильно, а что нет в тех вещах, в которые он раньше верил, в тех вещах, которые он раньше считал единственно правильными и для себя, самого по себе, и для всех цветных мужчин и женщин, в тихой размеренной жизни, в том, чтобы не гоняться каждый день за чем-нибудь новеньким, просто от скуки, и вечно искать себе все новых и новых развлечений. Все, о чем он раньше думал, волной поднялось внутри него. И он вроде как отвернулся и оттолкнул от себя Меланкту.
Джефф так и не понял, что его заставило так сделать. Он так и не разобрался в том, знает ли он, какая Меланкта на самом деле, по-честному, перед самой собой. Ему, казалось, он это знает, а потом вдруг наступал такой момент, ну вроде вот этого, когда она будила в нем прежние страхи и прежние мысли. И тогда он понимал, совершенно ясно, что ничего не понимает и никогда не поймет. Он понимал, что никогда не поймет того, чего она от него по-настоящему хочет. Он понимал, что никогда по-настоящему не поймет, что чувствует сам, в самой глубине души. Там, внутри, все так перемешалось. Единственное, что он понимал со всей ясностью, так это что Меланкта всегда должна быть рядом и что ему этого очень хочется, и точно с такой же силой ему хочется оттолкнуть ее от себя, навсегда, навеки. Чего же такого Меланкта от него хотела, если по-честному? Чего такого хотел, если по-честному, от нее сам Джефф Кэмпбелл?
