— Пусть только кучка накачанных ниггеров попробует не пустить меня в душевую!
Сказанное возымело действие.
— Ну-ка! Кто там сказал «ниггер»?
— Что еще за блядь тявкает?
— Бля, этот шэзэ только что произнес «ниггер»!
— Э, начальник! Лучше упеки этого хрена в Чоквиль, иначе он мертвяк!
Из всех камер неслись вопли, сливаясь в настоящий гвалт. Конрад уже не притворялся, что читает книгу. Встревожившись, он выпрямился. В Санта-Рите «ниггер» было самым оскорбительным словом, какое только мог сказать белый.
— Где этот шэзэ, чтоб его? В какой, бля, камере?
На тюремном жаргоне шэзэ означало сумасшедший. Многие, попадавшие в Санта-Риту, поначалу получали направление в городское учреждение тюремного типа в Вакавиле, чтобы пройти психиатрическое освидетельствование. Психически ненормальным присваивали категорию «ШЗ», а гомосексуалистам — категорию «ГМ». Сами же заключенные называли Вакавиль либо Чоквилем, либо Пидарвилем. Так что Шибздик, вполне возможно, был кандидатом в Чоквиль.
Конрад напрягся. Сидя на полу, он бросил взгляд на гавайца. Тот передвинулся подальше от Шибздика, на край койки, а гитарную струну отложил. И глянул на Конрада; впервые во взгляде гавайца появилось нечто помимо того равнодушия, с которым бывалые сидельцы взирали на карасей. Но что же увидел Конрад? Он увидел возможность дружеских отношений между двумя несчастными, запертыми в одну клетку. Оба сейчас думали об одном и том же: этот взвинченный оки с половиной АК-47 на груди только что съехал с катушек.
Шибздик, конечно же, сразу взвился. Он запрокинул голову к сетке и заорал:
— Да на кого вы пасти разинули, кучка ебаных амбалов! — Потом запрыгал по камере как обезьяна, почесывая ребра и вопя: — Амбалы! Амбалы! Амбалы!
Вокруг стоял оглушительный рев.
— Слышьте! А ну, кончай базар! — гаркнул один из охранников, ходивших наверху.
Из какой-то камеры донесся голос, перекрывший все остальные:
— Скажи этому шэзэ, этому, бля, расисту, чтоб сам кончал базар, не то кепку ему спилим!
— Кепку спилим те, бля!
— Кепку спилим!
— Кепку спилим!
— Кепку спилим!
«Кенни! Вот и аукнулось!» В ту ночную смену, когда Конрад получил уведомление об увольнении, Кенни прикатил на новенькой, красного цвета, тачке с грохочущей музыкой; из динамиков неслось что-то вроде кантри-метал, «Мозг сдох» и группа под названием «Запеканка с гноем» орала: «Ща кепку спилю, я сказал… Кепку спилю, я сказал… Кепку спилю, я сказал…» Кенни, изображая из себя крутого парня в теме, просветил тогда отсталого Конрада, объяснив, что в тюрьме все так говорят. Вот ведь как вышло! Но Кенни ничего не знал! Он даже не догадывался, каково это — быть запертым в клетке, как какая-то ящерица. Да еще когда все вокруг готовы в самом деле «спилить друг другу кепки»!
Шибздик встал с койки и посмотрел на сетку; со стиснутыми зубами, с руками, вытянутыми по швам, он был похож на ковбоя из вестерна, который вот-вот выстрелит. Шибздик стоял по пояс голый. Его худощавое тело представляло собой сплошные хрящи, узлы и вены. Брови так и ходили туда-сюда — он был взбешен. Призрак-мотоциклист и нацистский череп на плечах приняли устрашающе реальный вид. Наколотый АК-47 имел такой же безумный вид, как и сам Шибздик. Половина автомата все еще вырисовывалась бледно-черным контуром рисунка, другая половина, уже наколотая, горела. По лицу Шибздика бежал пот, взмокшее тело блестело. Он истошно заорал:
— Заткнитесь, мать вашу! Заткнитесь!
— Тихай, бра! — сказал ему Пять-Ноль. — Глана дело — спакойна! — Однако тот его не слышал.
— Заткнитесь, бля! — снова завопил Шибздик. — Не то ща из вас рисовую кашу сделаю, кучка недоделанных Анкл Бенов!
Вопли со всех сторон только усилились. Кто-то выкрикнул:
— Мертвяк, бля!
Все тут же подхватили, скандируя:
— Мертвяк! Мертвяк! Мертвяк!
Шлеп!
Что-то шлепнулось на пол рядом с Конрадом. И разлилось густой и липкой жижей желтоватого цвета. Сразу завоняло мочой и чем-то приторным. Конрад вскочил, пока жижа не растеклась. Сверху, с сетки, свисало нечто зловеще-вязкое — оно постепенно тянулось под собственной тяжестью. Артобстрел! Из соседней камеры! Писука! Одна из придумок заключенных Санта-Риты, скорых на изощренные пакости. Заключенный мочился в пластиковый тюбик из-под шампуня, добавлял в тюбик сироп, припасенный с завтрака, встряхивал все это и завинчивал крышкой. Потом забирался на верхнюю койку и выдавливал отвратительную смесь через ячейки сетки в соседнюю камеру.
Шибздик уставился на жижу, растекшуюся по полу, затем скакнул мимо Конрада. Оказавшись у двери, он с силой ударил по ней пяткой, как какой-то каратист. Именно так заключенные выражали свое недовольство. Шибздик с минуту глядел на дверь и вдруг как забарабанит по ней: бум! бум! бум! бум! бум! бум!
— Э, Симмс! Ну чё там у тя? — крикнул сверху один из охранников. — Какого черта ты там делаешь?
Шибздик даже не поднял голову, он все гипнотизировал дверь:
— Мне надо амфетамин!
Охранник переспросил:
— Чё надо?
— Черт, дай мне амфетамин!
— Слушай, Симмс, да ты в усрачке!
Вокруг засвистели, загоготали. Лицо Шибздика перекосилось от гнева.
— Я сказал, мне надо амфетамин!
Кто-то выкрикнул:
— На кой те амфетамин, мертвяк! Пососи у меня!
Раздался дикий хохот.
Охранник позвал:
— Э, Симмс, слышь? Глянь-ка!
Шибздик задрал голову, а вместе с ним — Конрад и Пять-Ноль, к тому времени вставший с койки. Они увидели охранника, который склонился над перилами и смотрел на них.
— Остынь, Симмс, — сказал охранник. Затем свесил руку через перила, сжал кулак, оттопырив большой палец, и подвигал им туда-сюда, как бы говоря: «Иди подрочи».
Шибздик в ярости взметнул руку, показывая охраннику средний палец. Развернувшись к двери, он с еще большей силой забарабанил: бум! бум! бум! бум! бум! бум! бум! бум! бум!
Охранник крикнул:
— А ну, угомонись, Симмс, на хрен! Я приказываю!
Шибздик заорал:
— Да пошел ты!
И продолжал колотить пяткой по двери. Еще один голос сверху, более низкий:
— Черт тебя побери, Симмс! Прекрати! Хочешь, чтоб к те заглянул Майкл Джексон?
— Ха-а-а ха-ха!.. Га-а-а га-га!.. — дружно заржали наверху.
— Да пошли вы все! — выкрикнул им Шибздик.
— Тихай, Шибздик! — сказал ему Пять-Ноль. — Тихай, бра! Глана дело — спакойна! Майкла Джексона приволочут — тада все!
