Глядя, как волнуется, бурлит и клокочет центральный холл музея, Пипкас украдкой улыбнулся.
У Чарли не было ни малейшего желания демонстрировать широкую натуру Крокера этим «гостям» за столиком. Он опекал только Билли и Дорис. Остальных пригласила Серена, и Чарли даже знать не хотел, почему она позвала их. У него было одно желание — чтобы вечер поскорее закончился. Только бы поскорее укрыться от взглядов этих людей, убраться из этого дурацкого круглого зала. Серена сидела напротив него. В Атланте хозяйки обычно сажают мужей рядом с женами, но Серена предпочитала нью-йоркскую (то есть международную) манеру. Она так наслаждалась происходящим, что домой ее, наверно, придется силком тащить. То и дело лился ее смех, вспыхивали ярко-синие глаза.
Между тем соседка справа, остроносая сорокалетняя зануда по имени Майра Как-там-ее, приставала к Чарли то с одним, то с другим идиотским вопросом, стараясь завязать разговор. Сейчас она пищала ему в ухо:
— Скажите, мистер Крокер, когда вы стали интересоваться искусством? Как вы к этому пришли?
Чарли порядком разозлила такая наглость.
— С чего вы взяли, что я интересуюсь искусством?
Зануда растерянно показала на столик, на балкон, на музейные стены… Нет, ну надо же! Чарли почувствовал себя так, будто саму его мужскую сущность подвергли сомнению.
— Никаким искусством я сроду не интересовался, а этим музеем и этой выставкой — и подавно! Но если вы хотите делать бизнес в Атланте, приходится еще и не тем заниматься. — Он пожал плечами, словно добавив: «Ясно, как дважды два».
Соседка, похоже, дар речи потеряла, что Чарли вполне устроило.
— Посмотрите на Полковника Сдобкинса! — сказал Джулиус Лихт Юджину Ричману и Пипкасу. — Ни разу не видел, чтобы этот бочонок с салом так носился!
— О, Сдобкинс — шустрый тип, — сказал Ричман Лихту. — Весь банкетный бизнес в городе к рукам прибрал. — Он повернулся к Пипкасу: — Как по-вашему, сколько он имеет чистыми за ужин вроде этого?
Пипкас понятия не имел сколько, но он был счастлив! Теплая струя прошла по нервам, как от вина. Ричман обратился к нему, а не к своему приятелю Лихту! Ричман отнесся к нему как к равному, как к человеку своего уровня в гигантской социальной пирамиде! Как к посвященному, к тому, кто способен предсказать трагическую судьбу динозавров вроде Крокера! А ведь одно лишь присутствие этого динозавра на музейном вечере — зеленый свет для общения с такими набобами, как Ричман и Лихт! Пипкас чувствовал себя Золушкой, попавшей на бал — пусть хоть на час, но он вырвался из убогой «Нормандии Ли», забыл о своем скромном месте в иерархии «ГранПланнерсБанка»…
— Так, надо прикинуть… — сказал он Юджину Ричману. В голове было совершенно пусто, найм поставщика провизии лежал так далеко за пределами его мира, что Пипкас даже представить не мог масштабы этих цифр.
К счастью, вмешался Лихт:
— Я его приглашал как-то, так что примерно знаю. С музея он берет где-то сотню на человека. Сколько будет сто на четыреста? Сорок тысяч? Так. Себестоимость — половина, а то и меньше. Он хорошо платит поварам и всем остальным на кухне, но официанты у него — студенты, актеры, художники и так далее. На них особо не тратятся. Значит, чистыми у него выходит тысяч двадцать-двадцать пять. Неплохо.
Пипкас с достоинством кивнул, прямо как Ричман. «Мы с Джином и Джулиусом»… неплохо! Вскоре у Рэя — он попросил их называть его Рэем — уже были адреса и телефоны обоих собеседников. Джин и Джулиус, в свою очередь, заручились его обещанием «быть на связи» насчет «одного весьма любопытного дела».
Время шло, принесли десерт — большие куски пирога с лимоном и меренгами — и еще шампанского. Рэй посмотрел на свет сквозь свой бокал и, одурманенный Фортуной, улыбнулся Джину и Джулиусу.
Корделия Пустомилз и блондиночка к тому времени были еще глубже втиснуты в спинки стульев — как и Марта Крокер за соседним столиком.
Лампы убавили свет, а над подиумом в дальнем конце холла зажглось что-то вроде театральных прожекторов. Начиналась официальная часть вечера. Чарли был этому рад. Ему не хотелось, чтобы его видели, и тем более не хотелось поддерживать разговор с двумя соседками. Он даже не знал, как зовут ту, что слева, довольно молодую женщину с прической под названием «шлем-пальма». Она сыпала не только именами, но и названиями разных местечек, попутно объясняя, как туда лучше проехать. Раза три уже успела сообщить Чарли, что у ее мужа в Вайоминге ранчо и добраться туда из Атланты можно только на собственном самолете, но с тем же успехом соседка могла поведать об этом еще пятьдесят раз. Чарли ушел в себя.
В том же состоянии он пребывал, когда председатель правления музея Ингебо Блэнчард (для друзей Инки), вдова Бейкера Блэнчарда, энергичная полная женщина, вышла на подиум, произнесла подобающую случаю речь и представила нового директора музея, Джонатана Майрера. Чарли мог бы пропустить и его появление, если бы не примечательная внешность нового персонажа. Чуть за сорок, очень высок и узок в плечах, всё тело скособочилось в сторону, как у больного сколиозом. Длинная шея, маленькая голова с пышной шапкой мелких темных кудрей, торчавших по бокам, как рога.
— Как вам известно, — зачастило это пугало, — наш музей основан Кэролайн Хай, в ее собственном доме, который был расположен на том самом месте, где мы сейчас находимся. Но далеко не все знают о том, что она была знакома с Уилсоном Лапетом. В каталоге сегодняшней выставки вы найдете фотографию Лапета и нескольких давно забытых художников из Атланты, сидящих у нее на газоне с корзинами для пикника. Знала ли Кэролайн тайну Лапета, нам неизвестно. Тайна, конечно, не в том, что он был геем. В ее… в его время о таких вещах нередко догадывались и относились к ним с пониманием, хотя открыто никогда не обсуждали. Нет, тайна Уилсона Лапета в том, что его сексуальная ориентация стала локомотивом, движущей силой, первоисточником, если хотите, его таланта, который художник вынужден был скрывать. И не потому, что ему не хватало смелости. Просто он был реалистом. Смелости не хватало обществу — обществу, которое всеми средствами подавляет и ограничивает тех, кто, подобно Уолту Уитмену, еще одному гению-гомосексуалисту, дерзает «испускать свой варварский визг над крышами мира»
[29]
. Как символично…
Чарли огляделся — неужели все остальные спокойно это слушают? Даже Билли и Дорис вежливо, хотя и без особого интереса, смотрели на подиум.
— …Что Лапет сделал тюрьму лейтмотивом тех замечательных произведений искусства, которыми мы сегодня восхищаемся. Уже в наши дни Мишель Фуко убедительно показал, что тюрьма — «карцерная система», как он называл ее, место лишения свободы и насилия, — это всего лишь крайняя форма выражения…
«Кто? — подумал Чарли. — Мишель Фуфу?» Серена полностью развернулась на своем стуле и впитывала каждое слово нового директора, будто амброзию.
— …Крайняя форма выражения основ жизнеустройства, которые давят на каждого из нас. Насилие над человеком начинается почти сразу после рождения, но мы предпочитаем называть его «образованием», «религией», «государственной властью», «обычаями», «традициями», «приличиями» и «западной цивилизацией». В результате…
