«Он в самом деле говорит всё это, или я сошел с ума? — изумлялся Чарли. — Почему никто его не освистает? Не возмутится?»
— …Происходит неминуемое заключение личности в рамки «нормы», «стандарта», и этот процесс…
«Как он издевается над словами „норма“, „стандарт“! Сколько презрения!»
— …Такой постепенный и всеобъемлющий, что нужен гений масштаба Фуко или Лапета, чтобы вывести нас…
«Опять Фуфу».
— …Из этого гипноза, из нашего пожизненного заключения, Лапет избрал путь преступников — тех, кто хочет переступить общепринятые рамки, — тех, кто отказывается принять «норму» — путь преступников в тюрьме. Ведь общество влияет на людей и в тюремных стенах. Заключение в тюрьму, как заметил Фуко, в наше просвещенное время называется «исправлением». Преступников надо исправлять — то есть возвращать их в рамки «нормы», — хотя нередко оказывается так, что это они исправляют нас, учат нас независимости и…
Чарли снова огляделся. Его столик, следующий, еще один — на лицах ни тени возмущения, словно директор говорит обычную, вполне соответствующую обстановке речь, как на любом городском мероприятии.
— …Полноте самореализации. Сейчас мы празднуем открытие бесценного сокровища, представленного на этой выставке, но нам есть что оплакивать — не только утрату произведений Лапета для его современников, но и утрату тех уилсонов лапетов, о которых мы уже никогда не узнаем. Наше общество должно найти в себе смелость приветствовать — не терпеть, а приветствовать — гениальность, какие бы необычные, неприятные, дерзкие, грубые и шокирующие формы она ни принимала. Ведь лицо истинной гениальности чаще всего именно таково. Сегодня вы пришли на эту выставку, проявили щедрость в отношении нашего музея — и тем самым доказали, что у вас такая смелость есть. Вы тоже дерзаете мечтать о грядущем, если так можно выразиться, «побеге». Необходимо стремиться к тому, чтобы любой из нас — в любом смысле — стал свободен. Это будет истинным наследием нашего времени, еще более важным, чем наш вклад в стабильность, благосостояние, будущее. И за это я приветствую вас!
Обычная порция вежливых аплодисментов. Как этот директор мог так долго вещать и ни разу не упомянуть, что именно изображено на картинах?! Чарли попробовал свистнуть, но никто даже не заметил, кроме соседки со «шлемом-пальмой» — та бросила на Чарли такой взгляд, словно у него не все дома.
Лампы уже погасли, Инки Блэнчард произнесла заключительные слова, гости начали вставать из-за столиков с маковыми букетами, но Марту все не оставляло изумление. Вбухать двадцать тысяч долларов в этот вечер — и ради чего? Рядом внезапно вырос Герберт Лонглиф, как ни в чем не бывало улыбаясь и болтая. Однако не прошло и минуты, как он уже повернулся к Гленну Брэнуэйсту. Джойс тоже сияла, явно в восторге от того, что оказалась в самой гуще такого значительного мероприятия. То и дело раздавался ее писклявый смех — «ай-ай-ай-ай-ай-ай-ай-ай», — когда до нее долетала шутка Оскара фон Эйрика или Сонни Проджа, увлеченных беседой друг с другом.
Гости устремились к главному входу, слишком узкому для такой толпы. Группки смокингов и вечерних платьев стекались воронкой, перемешиваясь между собой. Калейдоскоп пестрых пятен, круговорот…
И вдруг прямо перед собой Марта увидела — Чарли. Чарли и Серена — так близко, что встречи не избежать.
Они были ошарашены не меньше нее. Могучая грудь Чарли заходила под рубашкой, лицо на секунду приняло такое же беспомощное выражение, что и в то роковое утро, когда Марта застала его с Сереной. Серена застыла как вкопанная, приоткрыв губы и распахнув глаза, у нее словно перехватило дыхание.
Марта уже знала, что будет дальше. Будто слышала, как бегут в голове у Чарли нервные импульсы. Сколько раз она видела эти изменения у него на лице… Чарли расплылся в широкой улыбке. Потом загорелись глаза. Марта не могла точно предсказать его слова, но не сомневалась: ее ждет настоящий любительский спектакль.
— Кого я вижу?! — воскликнул он самым сердечным тоном. — Здор-ррово, Марта! Как поживаешь, подру-уга? Знать не знал, что ты здесь!
Хуже всего было это «Как поживаешь, подруга?». «Как поживаешь» он произнес фамильярно, по-простецки, смягчая звуки: «Кэк пошиваш?» — чистейшая Южная Джорджия. А «подру-уга» было просто издевательством. Парализованная такой наглостью, Марта только молча смотрела на него. Тогда Чарли повернулся к Герберту Лонглифу, одарил его улыбкой добродушного медведя вместе с энергичным кивком — так он обычно очаровывал тех, кого впервые видит, — и протянул руку. Понимая, что выбора у нее нет, Марта сказала дребезжащим голосом:
— Чарли, это Герберт Лонглиф.
— Герберт? — Чарли окинул ее спутника взглядом, полным скупого мужского восхищения. Марта так часто видела эти трюки за двадцать девять лет их брачного стажа, что сейчас ей было почти противно еще раз наблюдать их действие. — Чарли Крокер, Герберт! Очень приятно с вами познакомиться. Это моя жена, Серена.
Чарли положил руку на талию Серены — Серены в ее черном мини-платье с глубоким вырезом, столь модным в этом году у молодых, да, молодых и красивых женщин, — и развернул ее к Герберту Лонглифу. Марта мгновенно подалась назад. У нее не было никакого желания улыбаться и говорить что-то этому распрекрасному мальчику с грудями, которого завел себе бывший муж.
Как нарочно, Герберт Лонглиф, номинальный эскорт Марты, тут же попал под власть обаяния Чарли. Заулыбался, забормотал комплименты. Не успела она оглянуться, как Гленн, Оскар фон Эйрик и Сонни Продж тоже потянулись поближе к великому человеку. Минута — и вся компания как под гипнозом! Знаменитый атлантский магнат и его распрекрасный мальчик с грудями! Никаких «привет-пока», это не для мистера Герберта Лонглифа, нет-нет. У них с Чарли завязался оживленный разговор, Серена слушала их и приветливо смеялась, а Гленн, Оскар и Сонни Продж вторили ей. С каждой минутой их улыбки становились всё более подобострастными и заискивающими. «Великий Чарли Крокер снизошел до разговора с нами! Какое счастье!» За весь вечер они не уделали Марте и толики того внимания, каким окружили Чарли. Джойс оставалась на ее стороне, хотя кто знает? Может, в глубине души она тоже хотела пообщаться с великим человеком, погреться в лучах его мужского обаяния, как и все остальные.
— Так вот он какой, Чарли, — сказала Джойс.
Марта не ответила. Она невольно отступила еще дальше, пока поток стремящейся к двери городской элиты не отодвинул ее от кучки новых обожателей бывшего мужа. Гости, стоившие ей восемнадцать тысяч долларов, начисто забыли о ее существовании — все, кроме Джойс. Марта боялась разговаривать с подругой. Боялась, что расплачется.
— Марта! Марта!
Она обернулась. Ее звал приятный мужчина лет сорока с гладким, почти нетронутым морщинами лицом и густыми светлыми волосами. Он слегка согнулся, словно от кого-то прятался. Кажется, немного навеселе. Марта не узнала его, но про себя отметила, что в этом рыбном месте он редкий экземпляр — помнит, как ее зовут.
— Я — Рэй Пипкас, Марта! Из «ГранПланнерсБанка»!
