Ого! Здраствуйте-пожалуйста. Что он задумал, интересно? В голове у Марты кипело, но не от эмоций, а от стратегических выкладок. «Мне уже давно не шестнадцать. Если я не возражаю против такого невинного прикосновения, это намек на нечто гораздо большее, хотя я и не вполне уверена, на что именно. Однако если я отниму руку, даже самым шутливым жестом, то этим откажусь от всего, что мне может дать общество Рэя. А если вдруг зажжется свет и все увидят меня за руку с мистером Рэймондом Пипкасом из „ГранПланнерсБанка“, я со стыда сгорю. Почему? Не могу точно объяснить. Рука у него приятная, большая и теплая. Может, слегка пожать ее?» Не стоит, решила Марта, — она просто не знала, что означало бы это пожатие. Может, посмотреть на него? Но как посмотреть? Тепло? Благодарно? Нежно? Или иронически подняв брови, словно говоря: «Это только игра, да, Рэй?» По правде говоря, она сама толком не знала, что хотела бы сказать взглядом или пожатием. Не поворачивая головы, Марта скосила глаза как можно дальше. И увидела боковым зрением, что Рэй тоже не смотрит на нее. Так они и сидели рука об руку в темноте концертного зала Художественного музея. А одинокие скрипачи пилили смычками воздух, как кузнечики.
Когда концерт кончился и они с Генриеттой застряли в людском потоке посреди фойе, Роджер Белый сказал жене с широкой снисходительной улыбкой:
— Забавно. Ты догадываешься, почему Скотта Джоплина сунули в конец?
Разговоры о классической музыке, даже с Генриеттой, всегда напоминали ему об этом ужасном прозвище — Роджер Белый.
— Почему? — спросила жена.
— Потому что это вкусная шоколадная конфетка. — Роджер осекся. Хоть бы Генриетта не прицепилась к двусмысленному слову «шоколадная». — Это десерт, сладкое, лакомый кусочек — поощрительный приз для наших ценителей, — он слегка кивнул на толпу вокруг, — за то, что высидели Стравинского.
Роджер еще шире улыбнулся жене, будто высказал потрясающе остроумное замечание и теперь очень доволен собой. На концерте они были единственными черными, по крайней мере, других Роджер не видел, и он не хотел, чтобы остальные посетители — белые — подумали, что они с Генриеттой чувствуют себя хоть в какой-то мере неловко, приниженно, беспокойно.
— Вкусная шоколадная конфетка, да?
— Я не в том смысле, — оправдывался Роджер Белый, снова ослепительно улыбаясь. — Его задвинули в конец не потому, что он чер… афроамериканец. — Генриетта стала такой продвинутой, что ему приходилось следить за своей речью в ее присутствии. — Просто «Кленовый лист» популярен, это быстрый, веселый, жизнерадостный рэг. Надо же как-то поощрить тех, кто высидел «Весну священную». Посмотрела бы ты на вытянутые лица слушателей, если бы в конце им досталась только хорошая порция Стравинского! — Улыбка Роджера стала ярче еще на сто ватт.
— Ну, я не знаю…
— Стравинский для Атланты новый композитор, авангард, последний писк!
— Ну, не знаю…
— В Атланте это все равно что первое исполнение «Le Sacre du Printemps»
[39]
. Только освистать никто не посмел бы, вот и вся разница. Интересно, что бы они делали, если бы это был Шёнберг? Удавились бы с тоски, наверно, или уволили кого-нибудь.
— Скорее всего, было бы так же, как сейчас, — сказала Генриетта и придвинулась к муже поближе, чтобы не повышать голоса. — Музыка их интересует в последнюю очередь. Все думают только о Фарике и дочке Армхольстера.
— С чего ты взяла?
— Слышу. Когда мы пришли сюда, вокруг только об этом и говорили, да и сейчас только об этом и говорят.
Роджер огляделся… Черт возьми… Несомненно, жена права… А ведь его фотографии трижды печатали в газетах, и кадры пресс-конференции показали все доступные в городе телеканалы. Люди… узнавали его! Он старался стоять как можно прямее и невозмутимее. В тридцати-сорока футах от Роджера белая женщина с пышно взбитыми волосами смотрела прямо на него. Она улыбнулась. Роджер не знал, улыбаться ли в ответ. Не оборачиваясь, женщина потянула за рукав своего спутника, что-то сказала ему, и он тоже посмотрел на Роджера. Роджер отвел взгляд — ему стало неловко смотреть на них, не зная, как отвечать на их взгляды и стоит ли вообще отвечать. Он вздохнул. Ясно, это вирус звездной болезни, но он не поддастся. Он построил свою карьеру по совершенно другому принципу. Роджер захотел поделиться с Генриеттой своим наблюдением. «Смотри, вон те белые, что шепчутся, — как ты думаешь, может, они… узнали меня?» — Он уже открыл рот. Нет, только кретин будет так прямо спрашивать. Можно представить себе, какое ржанье раздастся в ответ!
Пока они медленно двигались вместе с толпой белых к воронке выхода, Роджер бросал взгляды по сторонам… и теперь был уверен, что на него смотрят. Его узнают. Это было совершенно новое ощущение. Он не мог больше держать его в себе. Роджер захихикал.
— Что это тебя так развеселило? — поинтересовалась Генриетта.
Роджер посмотрел на нее и вдруг стал еще счастливее — из-за ее красоты. Он обнял жену за плечи. Как тепло улыбалась ему Фортуна! Не просто красивая — великолепная жена! Огромные карие глаза на фоне светлой кожи, мягкие волны французской прически — и вдобавок ко всем этим подаркам судьбы еще и внезапная известность!
Он наклонился к Генриетте и прошептал ей на ухо:
— Не оглядывайся сразу по сторонам, но я боюсь, что множество людей здесь узнают защитника Фарика Фэнона!
Генриетта отстранилась и посмотрела на мужа с таким недоумением, какого он давно не видел на ее лице.
— Прости? — сказала она. — Я не уловила. Что-что они делают с защитником Фарика Фэнона?
Неуверенное:
— Узнают…
— Ты это серьезно?
— Ну, я только…
— Я не сомневаюсь, что они на тебя смотрят, Роджер, но ты случайно не хочешь узнать истинную причину?
— Ну…
— Это потому, что ты — афроамериканец.
Роджер Белый был поражен.
— Мы для них диковинка, редкое зрелище. В Атланте афроамериканцы не посещают симфонические концерты. Эти люди делают все, чтобы афроамериканцы ходили сюда и избавили их от чувства вины — только что билеты не раздают прямо на автобусных остановках в Блаффе, — и все-таки афроамериканцы сюда не ходят. Оглянись, сам увидишь. Они смотрят на нас, как на… на инопланетян — это самое мягкое слово, которое я могу подобрать.
— Я не… — Роджер не стал договаривать. Он совсем пал духом. Видимо, Генриетта это почувствовала — она взяла мужа под руку, прижалась к нему плечом и сказала:
— Прости. Я не хотела тебя огорчать. Просто ты держишься молодцом, и я не хочу, чтобы ты обманывался на этот счет. Я так горжусь тобой.
Роджер не ответил. Впервые ему стало ясно, как Генриетте отвратительны их культпоходы в Художественный музей. Он показался себе бесчувственным чурбаном — столько раз таскать жену на эти «мероприятия» белых…
